На нём — льняная рубашка, расстёгнутая почти до солнечного
сплетения, откуда выглядывала загорелая грудь. Джигурда, блин, да и
только.
— Здрасьте-мордасьте, — хмыкнула одна из бабушек, сдвинув очки
на кончик носа и смерив его взглядом. — Опять, небось, пылесосы
свои втюхивать будете? Али посуду чудо-германскую?
— Ты что, Петровна? — осадила ее подруга. — Память отшибло?
Пылесосники уже лет как пятнадцать не шастают. Это, наверное, за
выборы пришли агитировать.
— Не угадали, — улыбнулся я, вступив в переговоры. — Полиция, —
и сверкнул корочками, не раскрывая. — Подскажите, в квартире
Егоровых кто-нибудь живёт?
— Полиция, значит? — переспросила Петровна, прищурившись, снова
поправила очки и уставилась в упор. — Больно молодой. Вот раньше
мильцанёр по улице идёт — видно сразу, форма, выправка. А сейчас —
тьфу! Али девка, али постовой недоросль, не разберёшь.
— Не бухти, Петровна, — отмахнулась вторая. — Парень-то
складный, плечистый. Совсем на девку не похож.
— Так я ж не про него, я про вообще… А что до Егоровых — так нет
уже никого.
— А когда будут? — осторожно уточнил я, почувствовав, что
контакт установлен.
— Никогда, сынок, — перекрестилась бабка и потупила взгляд. —
Отмучилась старая. Всё сыночка своего ждала, Андрюшеньку, всё
твердила — «вот придёт из тюрьмы, я блинчиков ему напеку, борща
сварю». А он… больше двадцати лет как в застенках помер. Непутёвый
был. А она, бедная, до последнего всё ждала.
Ясно. Но вопросы у меня ещё не кончились.
— А квартира? Кто там теперь?
— Да никто. Стоит запертая. Говорят, делить её будут, но родня
где-то по заграницам. Вроде как, в Европию уехали, чтоб она
провалилась вместе с ихней Америкой. Стервятники, одним словом —
всё как всегда.
— Спасибо, дамы, — кивнул я и, уже по-современному, добавил: —
Хорошего дня вам.
Почему так сказал, сам не понял. Чуток покоробило даже, чужое
это для меня выражение.
— Гляди-ка, вежливый какой, — заохали бабульки почти хором. —
Прямо не полицай, а продавец из Эльдарады.
Мы отошли от беседки и вернулись к машине. Грач бросил на меня
взгляд, в котором уже блеснула та самая, знакомая с девяностых,
озорная искра — запахло авантюрой.
— Ну и что делать будем? — с нарочитым безразличием протянул он,
но глаза у него всё поблескивали.
— Вскрывать хату, — не стал я юлить. — Ночью. Подойдём тихо,
аккуратно. Отожмём дверь фомкой, обыщем.