Барсуков, наконец, нахмурился. Его белесые брови поползли к
переносице, а тонкие губы неприятно искривились.
— Я… — Заикнулся было он, но не успел ничего сказать.
Потому что подключился младший сержант Новицкий.
— Ребзя, ребзя, ребзя… — Весело проговорил он и пролез вперед,
открыто мне улыбаясь, — ну вы че? Мы ж тут все культурные люди! Все
сержанты! Чего на пустом месте разводить не пойми что?
Младший сержант очень по-доброму глянул на Барсукова, и тут, к
моему удивлению, которого я, конечно же, не выдал, спрятал от него
глаза.
— Чего цепляться к старшему сержанту Селихову, а? Он, мож, по
своим делам шел себе да шел. Никого не трогал. А мы, как нелюди,
какие-то.
Новицкий глянул на меня и продолжил:
— Саша, ты нас прости, будь другом. Сам понимаешь, мандраж
первого дня. Парни с учебок все на взводе. Переживают, как служба
тут, на Шамабаде, сложится. Вот за просто так в ссору и лезут. Тебе
тут, в ленинской, что-то надо было?
Я не ответил на его вопрос. Только пристально смотрел в
глаза.
Новицкий неловко хохотнул.
— Так проходи, не стесняйся! А мы пойдем. Спать уже хочется. А
завтра — служба, какая ни какая. Завтра уже не до хихонек. Ребят,
ну чего вы? — Он обратился к Волкову и Барсукову, — пойдем, а? Не
будем мешать человеку делами заниматься.
Новицкий пошел было прочь, но обернулся на остальных. Чуть-чуть
погодя за ним пошли и Волков с Барсуковым. При этом каждый из них
наградил меня суровым взглядом.
Только когда они спустились по лестнице на первый этаж, я вошел
в полутемную ленинскую комнату.
«Чего ж они такого скрывают, сучки?» — Подумалось мне.
Впрочем, долго я не гонял в голове эти мысли. Все же у меня и
правда было важное дело.
Я занял одну из парт, а потом принялся писать письмо своему
брату Саше. Давно мы с ним письмами не обменивались. Пора бы
узнать, как он там.
— Ну привет, бродяга, — улыбнулся я, отпирая клетку Булата.
Следующим днем, после наряда, который длился с раннего утра до
полудня, я зашел к своему старому другу.
И хотя было жарко, в питомнике преимущественно стояла тень. В
обнесенный рабицей двор питомника ее бросало здание вольера. А в
выгулах, где сидели заставские собаки, и вовсе не пекло. Собак
защищали от солнца навесы.
Тут пахло пылью и сухой травой. Привычный, терпкий аромат
собачьей шерсти узнаваемо щекотал нос.