Я взял тяжелый сверток и развернул грубый холст. Пищу готовили только очень сильные чудицы, кто не только мог взаимодействовать с предметами человечьего мира, но и полноценно есть человеческую еду. Батаня, например, пек просто божественный хлеб, но баловал меня им нечасто. А еще жареха грибная да на сальце получалась у него отменно. Щи суточные — даже из самой старой перекисшей капусты — выходили просто волшебные…
Поняв, что снова голоден, я, не в силах противостоять искушению, отломил от неровной головки сыра небольшой кусочек и положил в рот.
Да… Я не знаю, участвовала ли чудь в приготовлении, но я мгновенно захмелел, как будто глотнул ее раствор. Это была эйфория удовольствия и блаженства: никогда раньше я не ощущал такого тонкого сочетания вкуса свежих сладковатых сливок, терпкости хорошо выдержанного сыра, едва уловимого аромата грибов, орехов, желудей и теплого коровьего бока.
Баган наблюдал за мной с доброй усмешкой, а потом без слов достал еще один сверток. Принимать столь щедрые дары мне было немного неловко, но отказаться не было никаких сил.
— А то, что с собой принес — забери, — добавил баган, и я коротко кивнул.
Прежде чем ставить знак, нам пришлось озаботиться ограждением. Объясняться мне потом еще со Старостой, что это я часть чердака у него в хлеву решил досками обнести. Как еще одно стойло. Но со Старостой в любом случае придется говорить долго. Ночью, лежа в сене, я решил, как поступить с мертвыми чудицами, и сделать это надо будет до того, как идти искать неведомую тварь.
Поскольку — а поди не вернусь я назад? Кто ж их тогда похоронит?
С этими невеселыми мыслями я достал крынку с чудью и стал готовиться к обряду.
Принесенное с собой молоко все-таки пошло в дело. Я не знал, какого цвета была корова, с которой его надоили, но для того, чтобы выступить растворителем, это было и неважно.
Прекрасное огниво в серебряной оправе из Бесчудья служило мне верой и правдой уже много лет — стоило добавить в вонючую жидкость внутри немного чуди, и огонь безропотно вспыхивал хоть в снег, хоть в ливень, хоть на дне морском. Нагрев на маленьком язычке пламени серебряную ложку с молоком, я кинул в нее кусочек застывшей сосновой смолы и тщательно перемешал соломинкой. Щедрая щепотка чуди окрасила получившуюся вязкую смесь в яркий синий цвет. Подождав, пока все немного остынет, я залез в чудовскую краску двумя пальцами и принялся рисовать, старательно выговаривая слова древнего, как сама чудь, наговора.