губительна была. Как и слишком рьяно освященная земля. Так что любой погост мы обходили широкой дугой, а коли очень надо было — я один шел.
Сейчас надо. Кладбищенской нечисти немало на земле водилось, и, по сути, если кто и мог задрать человека, так кто-то из них. Перед глазами снова встал изувеченный труп красивой девушки. В хату к ней зайти надо будет. Обряд провести… Но это вечером.
Без заботы банника баня стремительно остывала, и размываться, а тем более париться, я не стал. Смыв скользкое немылкое мыло теплой, уже совсем не горячей водой, я завернулся в полотенце. Все-таки в Бесчудье были свои плюсы — мыло у них не в пример душистее да пенистей. То, что в брусочках. А то, что с водой намешали да в банки разлили, я на дух не переносил. Как и еду их в вонючих жестяных банках, бледных кур без вкуса и запаха, упакованных в богомерзкий пластик и хлеб с рыхлым белым мякишем под тонкой, как береста, невнятной коркой.
Так, что-то я проголодался.
К счастью, в печурке отлично натопленной печи прятались небольшой пирог на кислом тесте с рыбой да визигой, горшочек гороховой каши с копченым кабаньим салом, пареная репа с брусникой и прочей ягодой да блюдце киселя на меду.
На столе же ко всему нашелся холодный печеный олений окорок, сочный и пряный, и круглый свежий каравай. Две запотевшие крынки довершали дело — с холодным ягодным узваром и густой свежей простоквашей.
Взяв блюдце, я наложил всего понемногу и поставил обратно в печурку для Батани — там ему было привычней. Обычно домовые не могли по-настоящему есть еду — они посыпали ее чудью, чтобы впитала вкус, и размазывали ее потом обратно по шерсти. Но мой друг был достаточно силен, чтобы слопать угощение до последней крошки.
Поужинали мы в уютном молчании. На самом деле я вообще не был уверен в том, умеет ли Батаня разговаривать — со мной он этот навык никогда не применял. Но другие домовые порой болтали охотно, и слабенькие, больше похожие на сгустки темноты, и матерые старички, умеющие оборачиваться человеком. Маленьким, конечно, не выше кошки, но все-таки человечком.
Батаня же всегда выглядел одинаково и одинаково молчал. Хотя нет, иногда он умел молчать недовольно или, как сейчас, — умиротворенно.
— Ну ладно, иди сюда, — позвал я его после ужина. — А то опять всю ночь трещать будешь.