Я вообще дышал только тогда, когда находился рядом с ней. А всё остальное время, казалось, жил в каком-то чёртовом вакууме, в безвоздушном пространстве, где только мрак, тоска и безысходность.
Жил и не знал, как вырулить, выровнять крен.
Вчера сам не знаю как очутился возле её дома. Я напоминал призрака, что скитался во тьме и находил лишь единственное светлое пятно, к которому возвращался снова и снова. И этот огонёк почему-то всегда оказывался рядом с Кралей.
Я сам себя загнал в капкан. Как, как, чёрт подери, выбраться из него?! Я уже и лапу готов отгрызть, только это не поможет. Закончится всё тем, что я останусь без конечностей. А потом только голову туда засунуть, чтобы окончательно перестать быть собой.
Я остановил машину. Вышел и открыл дверцу.
– Пойдём, Лар, – тронул я осторожно жену за руку.
Мы уже стояли возле её подъезда.
– Да-да, пора, – засуетилась она, слепо пошарила вокруг себя, видимо, ища сумочку, которой здесь быть не могло.
Я тяжело вздохнул. Сумочка осталась в её авто. А значит, там ключи и всё остальное. Позже я пригоню её машину. Что для бешеной собаки триста километров? Так, небольшой крюк.
– Пойдём, горе моё, – звякнул я ключами.
Да, у меня есть ключ от её квартиры. От нашей. Она так и не сменила замки. Но я больше никогда после развода не открывал дверь своим ключом.
Непорядочно. Как бы.
– Не твоё я горе, – выпрямила она гордо спину и поджала пухлые губы.
А чьё ж ещё? – хотелось спросить, но я не стал.
Иногда я ночами заснуть не мог, думая, с кем она и где. Может, и поэтому тоже без конца возвращался к ней.
Лара умела нравиться мужчинам. Красивая, живая, непосредственная. Миниатюрная, весёлая, задорная. Была когда-то. Сейчас она выглядела на все свои тридцать два – усталая, поблекшая, без блеска в глазах. Теперь он появлялся, только когда она бесилась, ревновала, преследовала. Эдакое слабое подобие охотничьего азарта. То, что изматывало нас обоих. Что пило кровь наших отношений, рвало на части и оставляло шрамы на сердце и душе.
Мы тыкались вслепую. Потеряли ориентир, забыли, как это – радоваться, наслаждаться, доверять друг другу и не делать больно.
Не знаю, что там в итоге угнездилось в её душе. Что выгорело дотла, а что осталось.
Я всё ещё её любил.
Ладно. Очень сильно любил.
Она как клеймо, как проклятье, как шаманский бубен, который лишь тронь – и уже звенит, зовёт за собой, гипнотизирует. И я шёл на его зов, как дурак. Не мог избавиться от дурмана. Да и не хотел, наверное. Или хотел. Но не так.