Я
откинулся в кресле, обдумывая увиденное. Теперь стало ясно, откуда
это давление. Где-то там, среди тысяч Бездушных, находился новый
командир.
Предстояла долгая война. Война
не только оружия, но и воли. И я чувствовал — худшее ещё
впереди.
Серое утро встретило меня на складе, где
дружинники под руководством Панкратова сортировали груды собранных
кристаллов. Воздух пропитался терпким запахом Эссенции — тысячи
ядер, вырезанных из тел Бездушных, лежали аккуратными кучками на
брезенте.
—
Около восьми тысяч крошечных, боярин, — докладывал Кузьмич, водя
пальцем по записям. — Две тысячи малых от Стриг. А вот от той
твари, что вы лично завалили…
Я
подошёл к отдельному ящику, где на бархатной подкладке покоились
кристаллы Жнеца. Гигантский пурпурный камень размером с кулак
пульсировал остаточной ментальной энергией. Три тысячи золотых —
целое состояние в одном кристалле. Рядом лежали пять крупных белых
— ещё тысяча золотых, два голубых по триста каждый, два зелёных по
четыреста. Даже средний пурпурный стоил шестьдесят золотых
монет.
—
Хорошая работа, сержант, — кивнул я. — Это обеспечит нас
боеприпасами и лекарствами на месяцы вперёд.
Всего наш острог перемолол в прошлом бою
примерно три с половиной тысячи тварей. Неплохо для местечка,
которое ещё недавно было глухой деревенькой в
Пограничье.
За
стенами Угрюма уже полыхали костры. В нескольких огромных ямах,
вырытых геомантами, горели тысячи трупов Бездушных. Чёрный дым
столбами поднимался к небу, разносимый утренним ветром. Вонь стояла
невыносимая — смесь жжёной плоти, хитина и той особой гнили, что
присуща только этим врагам рода человеческого.
Оставив Панкратова руководить дальнейшей
сортировкой, я направился в лазарет. По дороге мысли вернулись к
урокам прошлой жизни — к тому, чему научили меня годы командования
войсками.
Солдат сражается не за абстрактные идеалы. Он
сражается за товарищей рядом, за командира, который помнит его имя,
за дом, где его ждут. Но главное — он сражается, когда знает, что
его жизнь имеет ценность для тех, кто посылает его в
бой.
Я
видел полководцев, считавших солдат цифрами в отчётах. «Потери —
триста человек, приемлемо». Для них это была статистика. Однако для
выживших каждый павший соратник имел имя, лицо, историю. И когда
боец понимает, что для командира он всего лишь единица в строю —
что-то ломается внутри. Сражаться за того, кому плевать, жив ты или
мёртв? Только из страха или по принуждению.