Рядом томится салат из свежих овощей под чем-то черным. Сую нос и подпрыгиваю, когда на меня рычат:
— Не трогай!
— Обалдел?! — возмущаюсь, но Лазарев ловко крутит ножом между пальцев.
Долбаный позер.
— Сначала подготовка, потом ужин.
Строго наставляет на меня острый кончик и отвлекается, когда Кирилл нетерпеливо дергает его за джинсы.
— Папа, я този гатовил! Скази, па!
— Готовил, — урчит ласково. — Талант.
— Та.
— Ты решил порадовать мамочку? Какой умница — мурчу и принимаю Кирилла в объятия.
Утопаю в смешении запахов детского шампуня и ароматов еды. Плаваю в водах домашнего уюта, которого давным-давно не чувствовала. Последний раз такое было в Краснодаре с мамой. Наш прощальный ужин.
И он закончился ссорой.
Падаю на край углового диванчика и отпускаю Кирилла. Наблюдаю, как он носится от плиты к столу, помогает Лазареву с сервировкой.
Внимательно слушает про расклад вилок, ложек и ножей. Разбирает виноград по ягодкам, выкладывает крохотные канапе. Дегустирует сырную тарелку, тщательно проверяет кружочки и розочки из яблок, апельсинов и других овощей с фруктами.
Закатываю глаза и подпираю голову рукой, но не лезу.
Пусть развлекаются. Представлю, что я сегодня в ресторане с одним любимым мужчиной и раздражающим поваром.
— Ита сто?
— Вино, птенчик.
— А мине можно?
— Нет, сладкий. Только нам с мамой.
— Посему?
Открываю рот, чтобы возмутиться. Ни на какие вина я не соглашалась, но Лазарев в жутко дорогом магазине все равно взял бутылку красного. А перед уходом в ванную комнату я зачем-то показала, где стоят нужные ему бокалы.
— Потому что ты еще маленький, птенчик, — отвечаю сыну и щипаю за округлую щечку. — Подрастешь, тогда…
— Мозна?
И щурится. Хитренько.
— Тогда поговорим, — заканчивает за мной Лазарев и чмокает сына в макушку, затем смотрит на меня.
Честным-пречестным взглядом.
— Аня? — качает бутылкой.
— Надеюсь, ты не добавил в еду яд, — шиплю на него.
Улыбается и разливает рубиновую жидкость по бокалам, а сам попеременно косит то на мои ноги, то на декольте. Борюсь с желанием запахнуть полы халата.
— Только безграничную любовь, — щебечет, наконец, Лазарев.
— И счастье, — с издевкой добавляю и забираю протянутый бокал.
— Аж повеситься захотелось, угу.
Раздается мелодичный звон хрусталя. Наши взгляды сталкиваются в немой борьбе характеров. Аквамариновые волны грозят в любой момент поглотить меня с головой, чтобы унести в безбрежные воды океана.