— Как-нибудь в другой раз.
Мои слова вызвали у него еще одну усмешку, однако больше он ничего не сказал. Стал уточнять детали: что со мной делали, как именно похитили, видела ли я чьи-то лица и всё в таком духе. Я говорила, как есть, не пытаясь приукрасить. Сама мало что помнила.
— Значит, глаза завязывали.
— Да. Я правда больше ничего не знаю. Боюсь, они спутали меня с твоей сестрой.
— Вряд ли. Зачем тогда неделю держали? — Чезаре выпрямился и сжал челюсти, раздумывая. — Если бы им нужна была Ари, от тебя бы просто избавились, помучив напоследок. Кому-то нужна была именно ты: целая и невредимая. Потом сделка, видимо, сорвалась. И раз тебе все равно ничего не сделали, то напрашивается лишь один вывод.
— Какой?
— Они испугались заказчика. Накачали тебя снотворным и под шумок вернули обратно, — протяжно выдохнув, Чезаре процедил, — и мне очень интересно, кто мог быть настолько влиятельным, чтобы всё это провернуть.
***
Постельный режим продлевают еще на неделю. От всех вопросов Порте отмахивается, говоря, что тренировки запрещены не просто так. Приказ Чезаре. С чего такая внезапная забота — непонятно. Может, это его изощренное наказание? Знает же, я на дух не переношу безделье. Мысли сразу сжирают, кошмары возвращаются.
И каждый раз чужое, безразличное: «Он уехал. Там, знаешь, семья какая? Деньги, связи — всё при них. А с тебя что взять? Только дурак бы отказался».
Я не верю. Тео не дурак. Он бы отказался по другой причине — пообещал мне, что всегда будет рядом. И где теперь это «всегда»? Сгорело, стухло, негодно больше?
Я кричу, вырываюсь и выворачиваю суставы, пытаясь сбежать от этих жестоких женщин, от клетки, отсыревшей и провонявшей детскими надеждами, и тут же получаю оплеуху. Щека горит огнем, падаю на коленки и, пока пытаюсь проморгаться, получаю еще один удар.
И так каждый день. В приюте достаточно назвать ребенка трудным, и можно творить всё, что заблагорассудится. Одна только боль, а вокруг — никого. Всем плевать, потому что ничейный, брошенный, жалкий и бесполезный.
Я снова рву глотку и ногтями впиваюсь в ладони, чтобы проснуться. Не слышать, не видеть, не реветь… Хватит!
Завеса спадает, и я просыпаюсь, жадно глотая ртом воздух. После кошмара чувствую себя еще более разбитой — тело ломит, голова пустая… выбросить бы всё это на помойку, чтобы, наконец, отмыться, забыть, стать чистым листом, на котором можно рисовать с нуля, но амнезию по заказу не получают.