Но сейчас мне стало не по себе. Выздоравливающий сластолюбец уже отпустил сиделку- медбрата, потому что сам мог передвигаться. Врачи ушли. На посту только дежурная медсестра и я. Младший персонал. На помощь других пациентов рассчитывать не приходилось. Или спят под обезболивающими, или немощные. Травматология, однако. И охранник только внизу, на первом этаже. Да и то, подойдя к палате, вряд ли вмешается. Медсестра скажет не беспокоить.
- Бегу, Надежда Петровна! – откликнулась я и, подхватив ведро, заторопилась к палате барина, пытаясь унять все нарастающее беспокойство.
- Добрый вечер, Олег Петрович! Что у вас случилось? – распахивая дверь, бодро спрашиваю я, пытаясь рассмотреть катастрофу, случившуюся у Потапова, в полутьме комнаты, освещаемой лишь уличными фонарями.
- Любовь у меня случилась, детка, - раздалось у меня над ухом голодное мурлыканье.
И тут же сильная рука выхватила ведро и аккуратно, без шума, поставила его на пол, за дверь. Не успела я моргнуть глазом, вторая обхватила меня так, что я еле дышать могла.
Отчаянно надеясь превратить инцидент в шутку, я просипела:
- Отпустите меня, пожалуйста. Любовь не лечится инструментами для уборки.
- Правильно. Поэтому я тебя от них и освободил, - голос Потапова стал хриплым, прерывистым. – Давно надо было тебя завалить, а я все ждал, пока ты оценишь шанс!
Он отбросил заигрывающий тон и обнажил, как клыки, свою истинную натуру.
От страха у меня помутнело в глазах. Несмотря на его загипсованный голеностоп, силы были явно неравны.
- Олег Петрович, отпустите, пожалуйста, - жалобно пискнула я, лихорадочно соображая, как вывернуться из медвежьих объятий и при этом не навредить ему. Ведь если по моей вине его нога опять сломается, я мало того, что с работы вылечу, так еще и до суда дело может дойти. Его адвокаты мои обвинения, порвут, как Тузик грелку. Вместе со мной. Его слово против моего.
И Потапов отнесся к моей мольбе, как к жужжанию мухи, потащив меня к кровати. Удовлетворившись тем, что поймал добычу, он довольно хмыкнул и сменил тон.
- Ладная. Сладкая, как конфетка, - рычал он, перемежая слова грубыми, похожими на укусы, поцелуями в шею. – Упрямая.
Его полноватые, с дугой Амура, губы, вызывали омерзение, и я отчаянно задергалась, пытаясь освободиться.
- Отпустите! Я закричу! – пыталась я вразумить, но только раззадорила его.