— Это должен быть очень дорогой артефакт. Кто твой щедрый благодетель? — усмехнулся плешивый. — Уж не он ли попросил тебя в благодарность подсыпать яд барону?
Час от часу не легче! Тем более надо молчать!
— Подарки, которые мне дарят — мое дело, — повторила я. — И они не имеют никакого отношения к гипотетическому покушению на барона.
— Гипотетическому? — перебил меня плешивый. — Барон едва душу богам не отдал этой ночью после того, как ты подсыпала ему в бокал крысиного яда!
— Я ничего ему не подсыпала. Это мне что-то подсыпали или подлили в бокал на вечере.
Что теперь будет? Попытка убийства — это не битая морда, парой недель в яме не отделаешься. Кнут и каторга. По крайней мере для таких, как я.
— Конечно, — ухмыльнулся плешивый. — А ты вообще никогда ничего хмельного в рот не брала. Думаешь, ты первая, кто спьяну натворил дел, а потом твердит, что его опоили и оклеветали?
— Я ничего никому не подсыпала, — повторила я. Надо было что-то придумать, что-то сказать, чтобы мне поверили, но страх скручивал и желудок, и мысли. — Мне незачем было травить Бен… барона после того, как мы помирились.
Я в отчаянии посмотрела на Оливию — ну хоть она-то мне поверит? Но по лицу соседки совершенно ничего нельзя было прочитать.
— Значит, вы ссорились?
— Да весь университет знает, что мы ссорились!
— Ты затаила злобу, разыграла примирение, чтобы втереться в доверие, и отравила барона.
— Нет, я… — Я осеклась, что бы ни сказала сейчас — этот человек все вывернет в свою пользу.
Самое лучшее, что я могу сделать — молчать. Молчать и думать, постараться что-то понять, сообразить, что можно говорить, а чего не стоит до того, как мы окажемся на официальном допросе.
При этой мысли внутри все смерзлось. Представителей нижних сословий можно допрашивать с пристрастием.
Нет, не буду думать об этом. Не сейчас.
— Я не покушалась на жизнь барона Вернона. Это все, что я могу сказать.
— Что ж, разберемся. Собирай вещи и поехали.
— Что я могу взять? — прошептала я. Голос не слушался, а взгляд почему-то приклеился к каменному лицу Оливии. Если она мне не верит, то никто не поверит.
И Родерик… Нет, не думать об этом, а то разревусь.
— Смену белья и одежды, кружку, миску и ложку, — оттарабанил плешивый. — Шаль и теплые чулки.
— Письменные принадлежности? — подала вдруг голос Оливия.