Тканевая стенка люльки держала форму и даже имела по краю округлого дна выступающий угол, как у какого-нибудь медного корыта. За этот-то уголок он и раскачивал колыбель, когда вдруг понял, что движется колыбелька не совсем привычно, а как-то по-особенному мягко и бережно, — одновременно и взад-вперёд, и немного вверх-вниз. Он перевёл взгляд с мягкого бортика на подвес и тут удивился ещё больше. Идущие от краёв люльки верёвки не были перекинуты, как водится, за потолочную балку, а цеплялись за нижнюю часть толстого металлического прута, свитого наподобие огуречного уса в тугую пружину. Другим концом «ус» был подвешен к большому крюку в потолке избы. Благодаря этой мощной пружине колыбель и качалась так чудно и ладно.
«Экий умелец-то мужик у молодухи! Каку люльку славну сделал», — довольно подумал Акакий.
Младенец наконец-то успокоился и только непрерывно таращился чёрными глазами-бусинами на Акашу, прижав ко рту свой крохотный кулачок и сосредоточенно посасывая большой палец.
Одобрительно улыбнувшись, Акакий кивнул малютке и стал осматриваться, не прекращая покачивать колыбель. Обводя «избу» всё более и более округляющимися от изумления глазами, он только сейчас вдруг начал понимать, что оказался вовсе не в своём привычном и уютном доме, а в месте по меньшей мере странном, необжитом, и оттого неприятном.
Вместе с этим внезапным открытием к нему вернулась и память, до сих пор отодвинутая на задний план резким пробуждением и неожиданно упавшей на него заботой. Из рассеивающегося тумана забытья одна за другой стремительно выступали картины прошлой жизни, обрушиваясь на него, как молот на наковальню.
Сердце в груди болезненно сжалось, заныло, засосало. Так болит застарелая никак не заживающая рана, — кровоточащая, изматывающая, вытягивающая силы. Улыбка на морщинистом лице погасла. Акакий почувствовал, как его захлёстывает бесконечное отчаяние и боль. Стало сложно дышать. Ему пронзительно захотелось свернуться клубком и поскорее вновь забыться холодным каменным сном. И он почти поддался этому желанию, но… что-то извне будто бы крюком зацепилось за край его сознания, настойчиво требуя вмешательства и удерживая от падения в спасительное небытие. Акакий мучительно скривился.
Едва балансируя на краю, он всё же попытался сосредоточиться на этом новом ощущении, — вопреки невыносимо горьким воспоминаниям, порывисто толкающим его обратно в пустоту. Через бушующий поток картин прошлого путающиеся мысли прорывались с трудом: «Не зря меня… ажно с того света вытянуло… Видать… помощь нужна. Нельзя… Нельзя… проваливаться… Безответственно…»