Ратибор склонил голову в показном почтении, но его пальцы
судорожно сжимали край плаща, выдавая внутреннюю дрожь. Взгляд, как
у затравленного волка, метался по палатам, скользя по лицам бояр -
ища хоть искру сочувствия, тень поддержки. Но стены княжеской думы
оставались глухими к его немой мольбе.
— Государь, — голос его звучал хрипло, будто пропущенный через
терновник, — мы разминулись на охоте... Я не мог предположить
что...
— Что Мирослав забредет в самое логово зверя? — как топор,
рубанул его речь Добрынич, выступая вперед тяжелой поступью.
Могучая фигура в соболиной шубе, отороченной золотым галуном,
казалось, заполнила собой все пространство зала. Его седая борода,
тщательно расчесанная, серебрилась в утреннем свете, а глаза,
маленькие и острые, как шило, впивались в Ратибора.
— Государь, прошу вас, будьте справедливы, — продолжал он,
разводя руками в широком жесте, — разве мог почтенный Ратибор
предугадать, куда заведет юношу неуемный охотничий пыл?
Я стоял чуть в стороне, прислонившись к резной колонне, с
искусно перевязанной рукой, прижимаемой к груди. Бледность лица,
чуть прикрытые веки - идеальный образ пострадавшего. Но под этой
маской кипел холодный расчет.
"Добрынич, старый лис, уже учуял, откуда ветер дует..."
И действительно - всего неделю назад этот боярин еще любезно
беседовал с Ратибором за кубком меда. А теперь... Теперь его
каменное лицо выражало лишь разочарование в "нерадивом
опекуне".
Князь медленно провел ладонью по бороде, его взгляд скользнул от
Добрынича ко мне, затем остановился на Ратиборе. В зале повисла та
напряженная тишина, что бывает перед ударом грома.
— Пыл... — наконец произнес князь, растягивая слово, будто
пробуя его на вкус. — Да, пыл юности известен. Но где же тогда была
твоя мудрость, опекун?
Ратибор открыл рот, но промолчал…
Князь медленно, словно исполинский маятник, перевел взгляд на
меня. Его глаза, холодные и проницательные, будто буравчики
впивались в мою душу, выискивая малейшую фальшь.
— Мирослав, что скажешь ты?
Я выступил вперед, искусно покачнувшись, будто все еще слаб от
потери крови. Рука непроизвольно потянулась к перевязи на груди —
маленький штрих, добавляющий драматизма.
— Государь, — начал я, сделав голос чуть глуше, — винить некого.
Увлекшись погоней, я сам отбился от опекуна.