А что если и вправду за покойника приняли?
Отравили… лечили… а лечение такое, что почище отравы в могилу сведет… вот и…
Нет, если бы в могилу, то лежал бы он не в кровати, а в гробу… да и одеялом навряд ли укрывать стали бы. В гробу да с одеялом неудобно.
Мысль показалась здравой и даже вдохновляющей. И Себастьян вновь глаза открыл. Солнце было ярким, а из приоткрытого окна приятно тянуло сквознячком. Он осознал, что, верно, лежит давно, оттого и тело затекло, занемело. Под пуховым одеялом было жарко, и Себастьян вспотел.
От пота шкура чесалась.
Или не от пота?
- Живой… - раздался над головой знакомый голос, преисполненный удовлетворения. – Эк ты, князюшка, везуч…
Припомнив вчерашний вечер, Себастьян согласился: и вправду везуч, только везение это какое-то кривое.
Меж тем Аврелий Яковлевич поднял Себастьяна, подпихнул под спину подушку, а потом и вторую, преогромную, набитую пухом столь плотно, что подушка эта обрела каменную твердость. Наволочка ее была расшита голубками и незабудками, и Себастьян эту хитрую вышивку чувствовал шкурой, сквозь мокрую ткань рубахи.
- Пей от, Себастьянушка, - в руки Аврелий Яковлевич сунул кружку, огромную, глазурованную и с теми же голубками. – Пей, а после поговорим.
У самого князя кружку удержать не вышло бы. Он и рук-то поднять не в состоянии был, но с ведьмачьей помощью управился и с ними, и с кружкой, и с густым, черным варевом, которое имело отчетливый привкус меди.
Но хоть внутренности не плавило, уже радость.
На самом деле с первого же глотка по крови разлилась приятная теплота. А на последнем Себастьян и кружку сам удержать сумел.
- Живучий ты, - с непонятным восторгом сказал Аврелий Яковлевич.
- Упрекаете?
- Восхищаюсь. Другой бы давно уж лежал бы ровненько, смирненько, как приличному покойнику полагается, а ты знай себе, хвостом крутишь.
Хвост дернулся и выскользнул из-под одеяла, щелкнул по теплой половице.
Нет, умирать Себастьян точно не собирался.
А собирался найти того, кто одарил его этаким подарочком…
- Лежи, - рявкнул Аврелий Яковлевич. – Успеешь еще с подвигами…
- Кто… меня… - голос, однако, был сиплым, севшим. И горло болело невыносимо.
- Это ты мне расскажи, кто тебя и где…
- Когда?
Безумный разговор, но Аврелий Яковлевич понял.
- Думаю, денька два тому. Вспоминай, Себастьянушка. С кем ел. Что ел. Эта пакость сама собой не родится, она под человека делается, из его собственных волос… волоса… надобно снять, а после изрубить на мелкие куски. И проклясть. Про то уж я тебе подробно сказывать не стану, лишние знания – лишние печали…