— Кристин, я понимаю, — виконт тоже поднялся с колен, — вы не были готовы к такой правде. Однако прошу: подумайте над моими словами. Ваш светлый разум задурманили ложью и чёрной магией, но, если вы дадите мне шанс доказать…
— Уходите.
Д’Аррель не без театральности всплеснул руками.
— О, Кристин, что же они с вами сделали? Это же не вы — вы никогда не были холодной и равнодушной!
Не я? Мне вспомнилась хрупкая девушка в отражении и на портрете. Пожалуй, виконт прав, она не сумела бы быть такой жёсткой.
Но почему я могу?
— Не вынуждайте меня звать слуг, — таким тоном мог бы разговаривать Геллерт, но не Кристин.
Откуда это взялось?
— Как прикажете, — д’Аррель всё-таки сдался. — Но Кристин, если вы передумаете — шепните лишь слово вашей бывшей камеристке, верной Жюли. Одно слово, и вы будете на свободе.
«Или на пути в старую клетку».
Голову заломило от нового приступа боли, и я поспешила ответить:
— Прощайте.
Приняв вид стоика под ударами судьбы, виконт низко поклонился.
— Я буду верить, Кристин. И молиться, чтобы ваш разум развеял злые чары.
И он медленно, всем своим видом показывая, что ждёт оклика в спину, удалился.
***
Когда стих шорох гравия под чужими сапогами, когда стук на самой грани слышимости возвестил, что дверь в оранжерею закрылась, я без сил опустилась на скамейку. Как марионетка, у которой подрезали ниточки.
«Кто я?»
Это не безумие, не морок: странные слова, необычные вещи, непривычная одежда — такое не выдумать. Это просто…
«Другая я? В другом месте. Но, — к горлу подкатила тошнота, — с похожей судьбой».
И похожим человеком в мужьях.
«Значит, виконт и здесь прав? Геллерт тоже виновен в случившемся со мной и ребёнком?»
Меня затрясло так, что зубы застучали. Получается, и всё остальное, сказанное д’Аррелем, правда?
«Но бежать? Куда, к кому? — скрючившись на скамейке, я сжала голову ладонями. — Позволить виконту спасти себя, заплатить требуемую им цену и что? Точно так же до конца дней жить с нелюбимым?»
— Госпожа? С вами всё хорошо?
Дёрнувшись, как от удара, я вскинула глаза на незаметно появившуюся Лидию. Прочла на её лице тревогу и желание помочь и не сдержала горькую усмешку: хотя бы здесь искренность без подвохов.
— Нет, — это был голос старухи, а не девушки, ещё не перешагнувшей рубеж двадцатилетия. — Со мной не хорошо. Проводи меня в мои комнаты.