С другой стороны, Алита Ульцер тоже не испытывала особенного восторга, так что, пожалуй, они находились в схожем положении и при желании могли слиться в экстазе морального единения… но как раз это им и не желалось.
– Я же просила перестать быть настолько восторженной по утрам, это плохо влияет на мою психику. Я начинаю думать, что мир состоит из воздушного зефира и розовых единорогов, выхожу на улицу и ударяюсь о холодные камни мостовой, – ворчала Алита, выползая из кровати.
– Как прекрасен этот мир, посмотри-и-и-и-и! – мстительно загорланила пастушка, умевшая, как и все эти фарфоровые магические особи, надавить на больное. – Как прекрааааасен этот ми-и-и-и-ир!
Алита прокляла себя за вредную привычку петь песни из родного мира, когда выпьет, и тем самым увеличивать репертуар истязательницы. Заодно она прокляла ту восторженную себя, которая так впечатлилась в своё время попаданием в магический мир, что некоторое время в экстазе взирала на все проявления магии. И, на свою голову, купила этот образчик магической пытки. Пастушку нельзя было разбить, выбросить или украсть.
Нет, украсть, конечно, было можно. Но ни один, даже самый рехнувшийся вор не стал бы этого делать. Эти изделия начинали вопить безостановочно, пока их не возвращали законному владельцу, а именно тому, кто заплатил за них хоть грош. Алита ещё удивлялась в своё время, почему такие дивные магические произведения искусства отдают буквально за копейки.
Ха! Это уже гораздо позже она обнаружила, что все газеты пестреют объявлениями о продаже магических будильников.
– Надо прекратить пить, – пробормотала она, – И петь.
Однако Алита давала себе отчёт, что только Баня способна действительно разбудить её утром.
– Алонз анфан де ля патри-и-и-и-и*, – выводила тем временем пастушка.
– Акцент отвратительный, – поморщилась Алита.
– Как научила, так и пою, – обиделась та. Склонившись, она гладила свою одну-единственную овечку, которая тупым взглядом пялилась в пространство и жевала край платья Буанире. Немного подумав, девушка показала Алите язык, потом поправила криво лежащий локон и ушла, исчезнув где-то за краем тарелки. – Хамство какое-то! – напоследок бросила она.
– Лучше бы я петуха купила… – и с этими словами доктор Ульцер побрела умываться. – Он бы и то мелодичнее горланил.