Свет начал меркнуть, и Сергей
почувствовал, как ноги коснулись твердой поверхности. Он стоял в
комнате, но это была не его хрущевка. Высокий потолок с
потрескавшейся лепниной, тяжелые шторы, запах старого дерева и
табака. Он попытался вдохнуть, но грудь сжало. Сергей посмотрел на
свои руки. Они были чужими: широкие ладони, мозолистые пальцы,
короткие ногти, старый шрам на левом запястье. Это были не его
руки.
— Что за черт… — начал он, но голос
был низким, хриплым, с легким грузинским акцентом. Сергей замер. Он
знал этот голос. Слышал его в документальных фильмах, в старых
записях. Это был голос Иосифа Сталина.
Он сделал шаг к зеркалу, висевшему на
стене. Из мутного стекла на него смотрел Сталин. Молодой, лет
сорока с небольшим, с густыми черными волосами, едва тронутыми
сединой, с резкими чертами лица и усталыми глазами. Сергей
дотронулся до щеки — щетина уколола пальцы. Зеркало повторило
движение. Это была реальность, а не сон.
Сергей отступил от зеркала, чувствуя,
как сердце колотится в груди. Он оглядел комнату. Тяжелый
деревянный стол, заваленный бумагами, чернильница с перьевой
ручкой, несколько книг с потрепанными обложками. На стене висела
карта, на которой красными линиями были отмечены границы молодой
Советской страны. За окном виднелась Москва — но не та, что он
знал, с небоскребами и пробками, а старая, с низкими домами,
дымящими трубами и редкими прохожими в кепках и пальто. Это была
Москва марта 1924 года.
— Товарищ Сталин, вы проснулись? —
раздался голос у двери.
Сергей обернулся. В проеме стоял
невысокий человек в пенсне, с аккуратно зачесанными волосами и
стопкой бумаг в руках. Лицо его было знакомым. Сергей напряг
память. Это был Вячеслав Молотов, один из ближайших соратников
Сталина. Его соратник.
— Да, — выдавил Сергей, стараясь
говорить уверенно, хотя внутри все дрожало. — Я проснулся.
Молотов посмотрел на него с легким
удивлением, но ничего не сказал.
— Доклады готовы, Иосиф
Виссарионович, — продолжил он. — Зиновьев настаивает на встрече
сегодня вечером. Говорит, что вопрос с Троцким не терпит
отлагательств. Каменев тоже будет. И еще… — он замялся, — Надежда
Сергеевна просила передать, что Яков и Василий спрашивали о
вас.
Сергей кивнул, хотя каждое слово было
как удар. Зиновьев. Троцкий. Каменев. Имена, которые он знал из
учебников, теперь были реальными людьми, с которыми ему придется
иметь дело. А Яков и Василий — дети Сталина. Его дети. Яков,
старший, молчаливый и замкнутый, и Василий, еще совсем маленький.
Как он будет с ними говорить? Как вообще быть Сталиным?