Они лежали на постели, взмокшие, прерывисто дышащие, потерявшиеся в собственных ощущениях. Лера, словно не узнавая свое тело, блуждала ослабевшей рукой по груди, ногам, мягкому животу, на котором стянулась корка высохшего семени. Она глядела вверх, но не замечала темную ткань балдахина, перед внутренним взором девушки мелькали картинки ее падения. Словно сторонний наблюдатель, она видела их сплетенные тела: свою запрокинутую голову и его, покачивающуюся меж ее ног, бедра Эльстана, которые ходили маятником, упираясь в зажатый кулак, его пульсирующую на шее жилу и рельефно выступающие лопатки под мокрой рубашкой. А еще его оголенный упругий зад, который белел в темноте спальни сигнальным флагом – флагом побежденных.
Эльстан же, напротив, себя не касался вовсе и смотрел лишь на нее. Он гладил указательным пальцем ее лицо, очерчивал овал, губы, изогнутые брови и ее бесстыжий курносый нос. Он целовал ее в шею, вдыхал запах волос, шептал на ухо: «Валерия, Валерия, Валерия…»
Лера плакала. Тихо, беззвучно. По ее щекам просто текли тонкие ручейки слез. Она не знала, почему льет их. Наверное, высвобождался скопившийся страх и напряжение. А может, она оплакивала свою свободу. Она понимала, что сбежать от принца будет непросто. И не потому, что он запирал все замки, а потому, что сумел отворить засов ее сердца и уже постепенно проникал туда, подобно тихому вору.
Его безоговорочная покорность и та трепетность, с которой он ласкал ее после всего, что между ними было, обезоруживали. Лера с ужасом понимала, что каждое его трогательное касание, которым он показывал свое поклонение перед ней, словно отключало все сигнальные механизмы ее внутренней охранной системы. Она позволяла этому тихому вору проникать все глубже и глубже в воображаемое пространство ее души и уже понимала, что еще несколько таких вечеров, и он доберется до ее сердца и похитит его.
Как можно было устоять перед искренностью? Как можно не откликнуться на такую пылкую и в то же время по-юношески робкую влюбленность? Принц грезил ей невесть сколько времени. Он уже давно отдал Лере все свои мысли и чаяния, задолго до их встречи, а теперь – теперь просто наслаждался близостью и боялся спугнуть счастье.
Понимал ли он, что оно слишком хрупко и не может зиждиться на запретах? Вряд ли. Если бы понимал, не призвал бы ее из другого мира и не заточил бы в своих покоях. Ну сколько можно наслаждаться друг другом взаперти? Неделю? Месяц? Когда Лере наскучат его лирические припадки? Когда она взбунтуется, а после и возненавидит?