— Мама, — с другой стороны шепчет Яна.
— Вы уже дома, — приглаживаю волосы ладонью и опять ухожу на несколько секунд в отупение.
— Ма, — Лева заглядывает в лицо.
Я ведь до разговора с Гордеем думала над тем, как мне придется говорить о разводе, а сейчас я должна сказать о смерти любимого дедушки, который пел нашим детям колыбельные, рассказывал сказки, брал на рыбалку и играл в прятки.
И все это не отменяет измен Гордея, который заперся в кабинете.
Смерть любимого деда и развод? А не многовато ли потрясений для нашей семьи? Для наших детей?
— Папа дома, да? — спрашивает Лева и встает на ноги.
Я хватаю его за руку и поднимаю взгляд.
— Да… Дома… — выдыхаю я. — Дома.
— Что случилось?
Вздрагиваю, когда со второго этажа раздается грохот. Лева хмурится, и все затихает.
— Мам, — сипит Яна. — Вы с папой поссорились?
Как сказать четырнадцатилетнему мальчику и двенадцатилетней девочке о смерти близкого человека?
И тут никак не поможет пример с хомяком, которого родители обычно заводят, чтобы познакомить детей со смертью.
Фигня это все.
— Папа в кабинете, да? — Лева медленно вытягивает руку из моего вспотевшего захвата.
— Он заперся там.
— Почему?
Мне кажется, что я сейчас сама грохнусь с сердечным приступом под ноги сыну.
— Дедушка…
Лева хмурится сильнее.
— Дедушка Слава… умер, — едва слышно отвечаю я.
Молчание.
Молчание, в котором останавливается время, потому что мозг отказывается воспринимать реальность.
Но эту поистине гробовую тишину нарушают тяжелые шаги по лестнице.
— Пап, — Лева оглядывается, а Яна в жмется ко мне испуганной мышкой.
Гордей заходит в гостиную. Он снял пиджак, галстук и расстегнул верхние пуговицы рубашки. На щеках — красные пятна опьянения.
— Дедушка умер.
Его взгляд не фокусируется, и он смотрит будто сквозь нас мутным взглядом.
— Па… — шепчет Лева и делает шаг.
Он сглатывает и решительно подходит к Гордею.
— Иди сюда, — хрипит Гордей и рывком привлекает к себе нашего сына.
Прижимает к себе, тяжело выдыхает, и Лева вздрагивает. А когда всхлипывает, то и Яна не выдерживает.
В слезах кидается к ним.
А я за всем этим просто наблюдаю, и не знаю, какая роль должна быть сейчас мне отведена.
Я понимаю, что сейчас нужна детям, ведь им надо пережить горе, но между мной и Гордеем — его измены и слова о разводе.
Я должна сейчас встать и разделить объятия, которые закроют детей от беды. Это сейчас куда важнее измен и моей женской растерянности.