И барон, полагая нового доктора последней надеждой, зазвал его в дом для консультации...
– Надежда есть, – сказал тогда врач устами Анри де Шанталя, чем сам себе подписал приговор, – но должен сразу предупредить: мне придется повторно сломать вашей дочери кость, а после срастить правильным образом. Я читал о таком в трактатах Авиценны, но сам ни разу не практиковал... А посему, если вы доверитесь мне, барон, я сделаю все, чтобы вернуть мадемуазель де Нёвиль прежние легкость и красоту шага!
Барон, как ни странно, доверился...
Должно быть, молодой доктор, пораженный красотой пациентки, говорил чересчур убедительно, с искренней верой в успех непростого своего предприятия.
И не будь он так убедителен, возможно, со временем сделался бы не только возлюбленным, но и мужем прекрасной провансальки, ибо в ее нынешнем состоянии немного находилось желающих на ее руку и сердце, но... Стоило только забрезжить надежде на выздоровление дочери, как барон де Нёвиль принялся строить планы по ее возвышению, а значит, и последующих привилегиях для их рода. Едва девице провели тяжелую операцию по перелому неправильно сросшейся кости, как он написал знакомым в Париж, разведывая обстановку при дворе Людовика XIV: несмотря на немолодой уже возраст, король все еще заглядывался на женщин, и сделаться его фавориткой было бы крайне полезно как для Аньес, так и для ее тщеславного отца.
И пока барон строил планы на будущее красавицы-дочери, сама девушка, находившаяся под постоянной опекой предупредительного и заботливого доктора, отдала ему сердце. Их взаимное чувство, укрепляясь день ото дня, вскоре сделалось таким сильным, что скрывать его оказалось невозможно: оно плескалось в глазах двух влюбленных как плещется море о берега Французской Ривьеры. И в конце концов барону о нем донесли...
– Сир, мне неприятно о том говорить, но вы должны знать...
Прозревший в отношении де Шанталя барон понимания к чувствам влюбленных не проявил: нищий доктор, пусть и знатного рода, не входил в его планы. Для Аньес уже приготовили место в свите маркизы де Монтеспан, а значит, следовало как можно быстрее покончить с неуместным романом – и де Шанталя прогнали, как шелудивого пса, покусившегося на кусок жирной индейки с пиршественного стола де Нёвилей.
Ни слезы дочери, ни уговоры влюбленного доктора, обещавшего положить к ногам мадемуазель де Нёвиль целый мир не возымели успеха. К Аньес пригласили портниху и начали обшивать для отъезда в Париж...