– Надо бы вырезать в скале уступы, чтобы сидеть в несколько рядов, – заметил Ородук.
Он всегда восхищался театральными выдумками людей, которые тратили много времени и сил на изобретение увеселительных зрелищ. Если бы они тратили эти силы на обучение войне, биться с людьми было бы интереснее, но с каждого по способностям, как говаривали в Муспелльсгейме.
Если саламандры скверно дерутся, то лучше заставить их рубить, обтачивать и перетаскивать камни, строить что-нибудь, а бьются на арене пусть сноровистые к этому делу люди, они же первыми придумали гладиаторские бои, которые теперь пытался пересадить на почву Муспелльсгейма король из пещер. Но у людей были и специальные школы, и целый международный рынок гладиаторов. Куда духам огня до такого?
– Зачем? Все равно никакого проку. Смотреть не на что! – вновь посетовал Бруз.
– Найдется! – уверенно ответил Ородук.
Бруз встал с камня, на котором сидел, простер руки к пепельному небу и обратился к собравшимся поглазеть на саламандр сородичам.
– Я хочу кровь рекой. Я хочу отрубленные руки, оторванные ноги, вырванные хвосты. Что это за деревенские пляски на праздник урожая? Кто я над вами: князь величайшей дружины, что топтала дороги семи миров, или какой-то сельский староста? У меня чтобы головы катались по полю! – воскликнул величайший князь, но и он, и Ородук, и все остальные понимали, что проще самим рубить саламандрам головы, чем заставить их сражаться. Ответом Брузу было молчание. Тогда он позвал своего нового знакомого.
– Гильгерот! Любезный мой гость! – позвал король, и на его зов из ряда подданных вышло существо, разительно отличавшееся видом от прочих. Ростом и статью он был такой же гигант, как и прочие дружинники, и если кому уступал в росте, то не больше двух футов. Плоть же его была словно выточена из камня и гладко отполирована до блеска. Тело черного гранита пронизывали прожилки малахита, которые струились по Гильгероту волнистым узором, когда тот двигался. А когда Гильгерот гневался, голубой малахитовый узор менял цвет на оранжевый и светился изнутри. Никто не видел этого сияния, потому что тот, кто видел, редко мог пережить гнев Гильгерота, чтобы поведать о том, каков он в ярости.
– Я здесь, мой добрый друг, – отозвался Гильгерот, подходя на зов короля.
– Закончи, пожалуйста, этот жалкий спектакль в приличествующей нашему сборищу манере! – попросил король.