– С чего ты принялся языком молоть? Огня испугался? – Хельги неторопко вытряхнул из отмытого сапога камешек.
– Я ничего не боюсь. Пожил и ладно. Тебе я не друг, знай об том, но и Буеславу Петелу руки не подам. Сыщи его, расквитайся за людишек.
– Жить хочешь? – Хельги прищурился.
– Не ты мне живь подарил, не тебе и отнимать. Если сгорю, стало быть, так боги порешили. Твори чего удумал, – ражий встал и повернулся идти на ладью, какую обложили со всех сторон и сухостоем, и ветками.
– Пошёл отсюда, – поднялся и Хельги. – Ступай один по миру, ищи, где приткнуться. Меча не отдам, встретишь недруга, зубами грызи. Как звать тебя?
– Военег, из Суров.
– Ступай.
Тихий дождался, пока Военег отошел подале от бережка, проводил его недобрым взором. А потом уж оглянулся на драккар, какой стоял посреди реки. Увидал Раску, хотел махнуть рукой унице, да передумал: все еще обидой полыхал, да такой, какой и сам разуметь не мог.
Взъелся на ясноглазую за то, что его слову не поверила, но более всего – за Вольшу. И так раздумывал, и эдак, да понял – не по нраву пришлись ее слова о бывшем муже.
– Это калека-то лучше всех? – ворчал себе под нос. – Глупая ты, Раска, неразумная. Его уж давно в яви нет, а ты все тоскуешь. Видно, правый Ньял, любила его. Может, и посейчас любишь?
И опять глядел на вдовицу, какая едва не повисла на борту драккара, будто хотела углядеть чего-то.
– Раска, слезь! – не вытерпел Тихий. – Сверзишься, потонешь!
Она руками всплеснула, закричала:
– Живой! Не пораненный?! Да чего ты там копошишься-то?! Все уж вернулись, а тебя нет!
– Соскучилась?! – прокричал Хельги.
– Еще чего! – осердилась. – Цел?!
– Чего надо, то в целости! – Тихий обрадовался нежданной потехе. – Для тебя сберегал!
Ответом ему стал хохот воев и звонкий голос уницы:
– Точно ли сберег?! Так-то глянуть, разум утратил начисто! Позабыл в какой стороне ладья?!
– Погоди, Раска! – Хельги вошел в воду. – Сейчас доберусь до тебя, а ты поглядишь, все ли при мне?! Ньял, друже, руку подай!
Пока ратники с хохотом переваливали мокрого Хельги через низкий борт, Раска стояла поодаль и смотрела недобро.
– Вот он я, разглядывай, – Тихий пошел к унице, широко раскинув руки.
Ждал, что ногой топнет, осердится, примется выговаривать: нравилось, как сверкают ее глаза, когда ругается. А она качнулась к нему, глядя испуганно: