Бедная девочка начала страдать, едва родившись, и лишь благодаря стараниям сестер-жриц осталась крошка-Эва в живых, и все детство проболела: то животом маялась, то лихорадка ее мучила. Оттого у болезной девочки и друзей-то не было – не шибко стремились соседские дети играть с бледной немочью. Потом подросла Эва, неожиданно вытянулась выше иных парней, окрепла. Пришла пора подыскивать ей жениха, но с этим не задалось: хоть и вымахала Эва в высокую девицу, о ней все еще говорили как о чахлой, болезной, вот и не захаживали особо парни к дому Лэндвиков, а точнее сказать – ни один не заинтересовался, не говоря уже о том, чтобы посвататься.
Хорошее приданое могло поправить положение; Брокк расстарался и к рэнду Тридсену на кухню устроился. Дело пошло ладно, появились деньги, и Брокку разрешили семью за город к Тридсену перевезти. Тогда беда и случилась. Молодняк из богатеньких приметил пугливую Эву да спустил на нее ради шутки кошек… Так, по крайней мере, потом эти злобные юнцы сказали.
Гриди никогда не забудет, какой ужас пережила, увидев своею старшенькую всю в крови, с разодранными руками… Им потом денег всучили, и немало, на откуп, чтобы замолчать неприятную ситуацию, но слушки все равно просочились, и шансы Эвы выйти замуж пропали.
Эва тогда сказала, что в жрицы хочет, богине Мире служить да людям помогать. Брокк и Гриди приняли такое решение дочери, стали во всем помогать, да так и устаканилось: девушка еще крепче стала со временем, нашла себе занятие, а злые языки постепенно затихли, ведь упрекнуть Эву Лэндвик не в чем, как не старайся – разве что придумать. Но тут уж пусть кто попробует – Гриди им сама языки поотрывает!
И все же всхлипнув, но тихо-тихо, женщина взмолилась: пусть примет Эву богиня Мира в стенах храма своего! Уж если кто достоин жить там, в покое и почете, так это она, Эва, их добрая трудолюбивая девочка!
2. Глава 2
Вместо лекаря Брокк Лэндвик другую дочку привел, среднюю. Приволок, если быть точнее. Стройная, невысокая, но в нужных местах приятно округлая Ливви, которой шел двадцать первый год, и не пыталась упираться: папаша крепкий, не выпустит, а ей синяки ни к чему.
— А ну наверх! — рыкнул Брокк, выпустив, наконец, руку дочери. — И чтоб ни шагу из комнаты!
Отряхнувшись, она вскинула подбородок, взглянула в лицо отца с вызовом и произнесла лишь одно слово: