8. 2.7
Хозяин этой фамилии умер. Стало быть, отец… ну давай, Кречет, назови ее имя, столько лет прошло – назови… отец Миланы. Отец Миланы умер. А теперь Стах пытается нагреть на бабки его наследников. А значит, и саму Милану. Милану Александровну Брагинец.
Локоть неуклюже дернулся, когда он нажал на экран, не давая ему погаснуть. От этого движения на пол упала чашка, пристроенная на подлокотнике. Марта, сидевшая у ног, возмущенно мявкнула и метнулась в сторону. Назар ошалело растер лицо, дышать стало нечем. Не от того, что он все еще что-то чувствовал, а от того, что кроме стыда не чувствовал ничего. Сколько бы времени ни просы́палось песком сквозь пальцы, ни убежало водой, а чувство вины никуда не девалось, жило в нем все это время, выскакивало подчас из-за угла и напоминало: вот я, еще тут, ты же помнишь, что ты все та же мразь, что и тогда?
Назар всегда знал, что Милана никогда не позвонила бы ему, если бы не была в беде. Не сразу, не в тот момент, когда посылал ее, а через пару дней, когда вдруг дошло, что именно она ему сказала в тот их последний телефонный разговор. И что именно ответил ей он. Сначала думал, что просто отрежет ее от себя и тем самым спасет от пережитой боли. Оказалось, привязал навсегда. Чувством вины, росшим год от года. Она искала помощи, и что бы ни сделала до этого – его поступок и его ответ не делали хуже ее, они уродовали его. Он послал нахрен женщину, сказавшую ему, что ждет ребенка. Он даже Аню не смог послать, а Милану – вот так просто. Потому что ненавидел, и потому что в голову не пришло, что она может быть действительно беременна от него. Именно тогда, сразу. Уже потом, остынув, понял: такая вероятность была слишком высока, чтобы ее отбрасывать, но ему все еще было больно. Все еще было страшно. Будто освежевали и бросили сохнуть на песок, обнажив все внутренности, превратив в кусок мяса.
Но в действительности… разве он не сделал того же самого с ней? Ведь она не звонила бы. Не звонила бы. Не звонила бы! Если бы только не была в беде. А он не помог ей, хотя, возможно, это было в его силах. И какая уж разница, чей ребенок. Чем он, тогдашний, лучше, чем она, не пришедшая к нему в СИЗО, когда он считал, что влип бесповоротно?
Потом родился Морис. Рос. Превращался из орущего комка плоти в человека. И видя его раз от раза Назар все острее и болезненнее переживал собственную подлость по отношению к другому человеку, которого даже не знал. И не знал, родился ли он, существует ли. И тоже ведь было неважно – его или не его. Какая разница, если тогда он мог повлиять и помочь? Женщине, которую любил. Существу, которое было в ней.