- Валерия, я клянусь тебе, нет у меня никаких детей. Это ошибка. Надо было не мне звонить, а сразу в полицию. Пусть бы разбирались, - всерьез возмущается муж.
Смотрю на него и пытаюсь понять, говорит мне правду или нагло врет. Но по его виду можно только определить, что он в растерянности. Ни раскаяния, ни отчаяния, ни даже тени сомнения. Я в шоке от его слов.
Ну да, я же еще и виновата! Он спит с кем попало, а я должна расхлебывать его плотские косяки.
- Я тебе не верю, Герман, - говорю глухо, даже с угрозой. А внутри все дрожит от гнева, обиды и невыносимой боли, кромсающей сердце на лоскуты. - С чего бы эта девица принесла к нам ребенка, к тому же, назвав твою фамилию? Твою, заметь! А не чью-то другую. Так что нет здесь никакой ошибки. Как ты это объяснишь?!
- Лера, - он набычился, словно собираясь ринуться на меня. А я-то здесь при чем?! - Расскажи все по порядку. Как, когда, кто оставил у нас ребенка. И, заметь, я хочу знать подробности не потому, что есть какие-то предположения относительно моего отцовства. А чтобы подумать, как объяснить ситуацию в полиции.
- Ты отдашь девочку в полицию?!
- А что еще я могу сделать. Или ты хочешь, чтобы к нам заявилась разъяренная мамаша и обвинила нас в краже ребенка?! Ну хотя бы с целью содрать с нас кругленькую сумму. Вполне реальный расклад.
- А если это все-таки твоя дочь?! – спрашиваю, ужасаясь черствости мужа. – Скажи честно, ты никогда не изменял мне? Только не лги мне, Герман.
В моих последних словах уже не возмущение его предательством, а скорее мольба. Я так хочу, чтобы он нашел убедительное доказательство, что измены не было. Но факт остается фактом, и я шепчу онемевшими губами:
- Вспомни, я ведь жила полгода у матери. Может быть, тогда… По срокам как-то совпадает…
Озвучиваю свои подозрения, а сердце уже вдребезги. Страшно услышать признание в измене. Страшно узнать, что какая-то женщина была близка с моим мужем. Еще страшнее узнать, что я долгих четыре года обманывалась в своем муже.
- Не говори ерунду! Я никогда не изменял тебе. Я ведь люблю тебя, Лера.
Глубокий вздох, вырвавшийся из глубины души, означает не облегчение, а глубочайшее отчаяние.
Я не верю не единому его слову.
Герман обнимает меня, но мне неприятно его прикосновение. Оно какое-то неестественное, холодное. Отодвигаюсь и смотрю в его глаза, всегда добрые, открытые, искренние. Но сейчас взгляд тяжелый и беспокойный. То ли от желания скрыть правду, то ли просто от свалившейся новости.