Дмитрий согласился с ним в глубине души, но упорство и обида не давали ему до конца простить Семена. Запыхтел, раздувая ноздри, что-то обдумывая.
– О другом надобно думать пока, – остужал его Иван, – Как власть из лап Шуйских вырвать. Тут поддержка думы нужна…
– Чем помочь тебе, брат? – Дмитрий вглядывался в лицо Ивана, будто открывая его для себя заново – какой-то стержень внутренний и мудрость заставляли подчиняться ему.
– Делай, что делаешь. Возвращайся к войскам и обороняй государство. А мне… – Иван с усмешкой взглянул на руки свои, израненные оковами. – Силы только восстановить – и тогда…
Улыбка вдруг пропала с его губ, лик отвердел. Иван спрятал руки под стол и сказал решительно:
– Всему время свое…
С колокольни Ивана Великого открывался прекрасный вид на соборную площадь Кремля. Величественные Архангельский и Успенский соборы, сверкая золотом куполов, едва достигали той высоты, на которой под молчащими могучими колоколами стоял Иоанн. Ветер развевал его кудри, он жадно глядел на расстилавшийся пред ним вид. В руках великий князь держал щенка охотничьих псов-волкодавов, коего он стащил с псарни.
По площади ходили люди, маленькие, словно муравьи. Вот Архангельский собор, где покоятся его отец, дед, прадед, другие родичи, вот Успенский, где целовали крест все великие князья московские, начинавшие править державой. Трехкупольный Благовещенский собор казался отсюда игрушечным, а Грановитая палата больше походила на выбеленный сундук с темной крышкой. Далее, за вытоптанной Соборной площадью, виднелась зелень деревьев и трав, среди которых возвышались башни и верхушки кремлевских стен. Линия Москвы-реки, блестя на солнце, проходила, казалось, аккурат под стенами, но далее, где стояли посадские дворы, от которых слышался отдаленный хозяйский шум инструментов и крик скотины, заворачивала влево.
Пухлый теплый щенок затявкал, задергался, захотев, видимо, есть. Иоанн, взяв щенка руками, еще раз, выглянув, посмотрел вниз. Достаточно высоко. Интересно, во что превратится этот темный комок с виляющим хвостом, упав отсюда? На прошлой неделе мальчик нашел ворону с перебитым крылом и потащил ее к реке. Глядя на черную горланящую птицу, пытался представить, что птица сия – Иван Шуйский, опекун его, и твердыми, уверенными ударами острой палкой выколол ей глаза. Стиснув зубы, нанося ей удары за ударом, дробя птичью голову, отрок понимал, что ему нравится это. Иоанн не считал зазорным причинять боль беззащитным существам, ведь он рос среди крови и боли, что такое любовь и доброта он давно позабыл…