всю жизнь. Зачем? Для чего? Ну вот, у меня все готово! Прошу
всех к столу! – торжественно объявил хозяин. – И ты, Огонь,
подсаживайся к нашему шалашу. Я сейчас тебя перенесу!
Он взял лучину, запалил ее от раскаленных поленьев
и понес к свечам, стоявшим на столе в высоких серебряных
подсвечниках.
Свечи разгорались ровным, желтым, безмятежным светом.
Но светлее в гостиной не стало. Это был другой огонь, – пы-
лать, бушевать, метаться, рваться ввысь – было не для него.
Женщина глядела на огонь свечей как завороженная.
– Ах, растапливать воск не для тебя, Огонь! – воскликнула она,
и лицо ее впервые осветилось улыбкой, а в глазах заплясали искор-
ки. – Так в жизни… вместо того, чтобы пылать… мы плавим воск…
Хозяин удивленно поглядел на нее, будто впервые увидел.
– Что с тобой произошло? – изумился он немного растерян-
но. – Ты ослепительно хороша!
Она резко поднялась и пошла в прихожую. Хозяин изумленно
застыл с бутылкой вина в руке, глядя ей вслед.
– Прости меня, – сказала женщина, вернувшись, одетая
в свою белую куртку, – у меня ужасно разболелась голова, на-
верное, от дыма.
– Я сейчас погашу огонь! – кинулся хозяин к камину.
– Гасить уже нечего, я уношу его с собой! – донеслось
из прихожей; стукнула дверь и все стихло. Только саксофон, как
ни в чем не бывало, самозабвенно выдувал из динамиков весе-
лые звуки мелодии «RunBabyRun»…
господь выбежал за ворота Рая и огляделся. Вечернее солн-
це готовилось опуститься за дальние горы и стояло низко;
слепило глаза. Он прислонил ладонь ко лбу и увидел на пыльной
дороге от Рая две маленькие фигурки; они удалялись.
– Позвать назад? Вернуть? А может сами вернутся? Вот бы оду-
мались и вернулись. Снова нам было бы весело вместе. Нет, пусть
уходят. Будут знать, что нельзя нарушать мои запреты. Пусть
идут, проживу без них; в другой раз будут знать… Еще видать
их, словно темные точки вдали. Можно крикнуть, они услышат,
вернутся. А почему я, собственно, запретил им эти яблоки? Не хо-
тел, чтобы они были похожи на меня разумом, чтобы были таки-
ми же умными, как я. А может даже умнее. Вот почему запретил.
Но как иначе понять меня, если оставаться глупым, неразвитым?
Может позвать? Уже почти не видно их. Надвигаются сумер-
ки. Теперь уже не услышат, если даже сильно крикнуть. Если
вернуть, то только бежать за ними. Пусть уходят, если не хотят