— Святой отец!
Пресвитер Игнасио резко вскинул
голову, ударившись затылком о высокую спинку деревянного кресла,
внезапно вырванный из сладкой старческой дремоты. По обыкновению,
после сытного обеда он усаживался в полумраке исповедальни, чинно
сложив на коленях руки с распухшими от артрита суставами и,
полуприкрыв веки, ожидал жаждущих облегчить душу. Обычно никто так
и не приходил, и старый священник просто отдыхал, ни о чем
особенном не думая, коротая время до вечера. Но не сегодня. Он
удивленно помотал головой, прогоняя остатки сна, неужели все-таки
нашелся желающий исповедаться?
— Святой отец! — незнакомый, какой-то
бесцветный женский голос исходил от неясного силуэта, маячившего за
узорчатой решеткой в стене исповедальни.
Преподобный Игнасио поморщился:
обращение не по чину выдавало в пришедшей либо неофита, либо и
вовсе человека, далекого от церковной общины. Чуть раздраженно он
ответил:
— Слушаю, дочь моя...
— Я согрешила и желаю покаяться! Ибо
грех велик мой и несть мне прощения! — в голосе женщины
прослушивались отчетливые истерические нотки.
“Только этого мне не хватало!” —
подумал пресвитер с досадой.
Очевидно, что церковь всегда
притягивает помимо нормальных обывателей еще и чрезмерно
экзальтированных, психически неуравновешенных, а зачастую и вовсе
безумных людей. И священнику приходится постоянно с этим
разбираться, издержки профессии, так сказать. Но почему именно
сегодня, в такой погожий и сухой летний денек, когда больные кости
почти не давали о себе знать, когда, подремав еще минут пятнадцать
в прохладе собора, преподобный Игнасио собирался запереть массивные
двери и пойти домой, чтобы с удовольствием повозиться со своими
грядками.
— Что ж, — пресвитер помедлил, умеряя
вскипевшее раздражение, — расскажи мне, что так тебя мучает, дочь
моя?
— Я... Не знаю. Я хочу освободиться,
а он не отпускает! — к истерике в голосе женщины теперь
примешивалась изрядная доля сомнения. — Я оставлю его здесь! Иначе
мне не побороть искушения! О, горе мне!
— Тише! Тише! Я ничего не понимаю!
Начни с начала, дочь моя!
Но старому священнику никто не
ответил. Зарешеченное окошко вдруг просветлело, послышался
торопливый удаляющийся стук каблуков по каменным плитам пола.
Пресвитер насколько мог быстро высунулся из исповедальни, но увидел
лишь мелькнувший в дверях подол темного платья. Хлопнула дверь, все
стихло. Преподобный Игнасио облегченно, хотя и немного
разочарованно пожал плечами и стал собираться домой. Уже сделав
несколько шагов в сторону дверей, он вдруг заметил громоздкий
прямоугольный сверток, упакованный в газету, лежавший на полу рядом
с резной деревянной кабинкой исповедальни. Пресвитер поднял
увесистый предмет и, положив на ближайшую скамью, не задумываясь,
развернул. Это был старинный фолиант прекрасной сохранности. С
покрытой тусклым металлом обложки скалился выпуклый шероховатый
череп, в глубокие глазницы которого были вставлены какие-то
кристаллы, отчего взгляд его казался злорадным и
вызывающим.