В скором времени большевики начали взывать ко всем группам меньшинств – как национальных, так и социальных, – чья поддержка в революции могла помочь ослабить режим. В 1917 г. они стремились продвигать лозунг «национального самоопределения», чтобы использовать нерасторопность демократического Временного правительства в удовлетворении потребностей нерусских национальностей против него. После захвата власти советское правительство сначала признало право на национальное самоопределение, но в то же время стремилось установить советские порядки в каждом национальном регионе. К 1918 г. оно отняло если не право, то по крайней мере целесообразность отделения. В обмен на отказ от отделения от советского государства оно обещало каждому нерусскому народу режим, который был бы «национальным по форме, социалистическим по содержанию». Если и в теории, и в практике требования советского государства и «мировой революции» строго ограничивали сферу политической автономии в национальных областях, формальная структура государства после 1924 г. представляла собой федерацию национальных республик и автономных областей, где каждая национальность обладала формами самоуправления и некоторыми теоретическими правами; и по крайней мере в 1920-х гг. советское правительство способствовало развитию национальных языков, историй и культур.
Было много разговоров о том, какое же влияние советская политика оказывала на политическое сознание в национальных областях. Некоторые важные жалобы (касательно образования, языка, прессы) были удовлетворены в достаточной степени, чтобы свести на нет сепаратизм 1918–1920 гг. Растущее количество связей внутри населения как следствие переселения и урбанизации, эмиграция, смерть и арест многих наиболее экстремистских националистических лидеров, а также появление нового поколения воспитанных в Советском Союзе мужчин и женщин способствовали усилению ощущения сплоченности в обществе – сплоченности, сводившей национальную напряженность к «всероссийскому» или «всесоюзному» патриотизму. Однако в то же время этот рост качества образования и количества связей породил субъективное осознание различий, особенно среди представителей нерусской интеллигенции. Более того, коллективизация, репрессии и введение тотального контроля, помимо множества великороссов, коснулись и миллионов нерусских, поэтому к концу 30-х гг. самые проницательные или подозрительные уже могли разглядеть зачатки русского шовинизма в советской политике, в самом деле отошедшей от национального эгалитаризма прошлых лет. Будучи не самой острой проблемой, для советской власти национальный вопрос все же по-прежнему оставался источником проблем, которыми другая держава, намеренная захватить СССР, могла воспользоваться в своих целях.