Для юбилея было арендовано какое-то кооперативное кафе. Мы сидели, шумели, смеялись, вспоминая наши школьные годы. Помянули и рано ушедшего Коленьку Богданова, Зайчика, который, как известно, по сказке, попал под трамвай. Странно, но эта роль в детской пьесе мистическим образом сказалось на его реальной судьбе: он трагически погиб в транспортной аварии, где трамвай тоже присутствовал.
Крокодил сказал, что он зашел на минуточку, и сразу извинился за то, что уйдет быстро и незаметно.
Уйти незаметно не получилось. Медведь, изрядно выпив, вдруг начал вдруг совершенно несуразное, обвиняя Крокодила в том, что он, перепутав сюжет, проглотил в один момент солнце, которое вообще-то было Мухой, а он должен был оставаться добрым Крокодилом, помогать и защищать. Медведь, наверное, хотел пошутить, но у него не получилось, и мне, да и остальным, этот полупьяный бред показался не смешным и совершенно неуместным. Нам удалось нейтрализовать Мишаню, мы быстро заткнули ему рот, налив в его стакан водки пополам с венгерским вермутом, который было тогда в ходу. Медведь вырубился и заснул на маленьком диване в углу.
Крокодил ушел. Застолье стало стихать, компания разделилась на малые группы по интересам. Я встала и тихо направилась к выходу, ни с кем не прощаясь, стараясь не привлекать особого внимания. Мне это вполне удалось.
Вышла и не очень удивилась, заметив невдалеке от кафе одинокую фигуру Крокодила. Он ждал меня, уверенный, что я без него долго не задержусь и выйду вскоре следом.
Мы бродили по холодным улицам Москвы до позднего вечера, заходя иногда в кафе, чтобы выпить кофе или коньяка. Мы опять спорили, но спор наш был вялый и неинтересный. Мы стали более толерантны не столько к мнению другого, сколько к тому, что происходило с нами, со страной, с людьми. Нам обоим казалось, и для этого были все основания, что выхода из ситуации нет, не различим даже свет в конце этого темного туннеля.
Именно в тот вечер Крокодил мне рассказал, что к нему, как к помощнику атташе по культуре, часто на приемах в посольстве обращаются друзья и знакомые русских эмигрантов первой, далекой волны двадцатых годов. Они просят принять в дар какие-то архивные документы, письма, книги, вещи от них или их умерших дедов и отцов – генералов и адмиралов царской армии и Белой гвардии, от семей русских аристократов и даже от потомков царской фамилии. Из-за соображений конспирации на личный прием приходят и посредники, убеждая его собирать все, что относится к старой России, к ее защитникам, к ее преданным сынам. Их поручители не хотят денег, медалей и грамот. Они хотят только, чтобы хоть материальная частица их прошлого вернулась в Россию.