Грядущие беды твои увидав.
Два Рима приветливо машут твоим
Малиновым звонам развесисто-медным
Не то – по пожарам, не то – по обедням;
Ты – третий и, видимо, ставший последним,
Уже обречённый, но дышащий Рим.
Невольник, закованный в звенья колец,
Восставший из тлена героем и богом,
Царь-Пуля ночным и безлюдным дорогам,
Царь-Молот чугунным божкам-недотрогам,
Царь-Солнце бульварам влюблённых сердец.
Твоё хлебосольство заметно во всём:
Покрыли пожарища многие кости.
Земля плодовита – хоть камушек бросьте,
И явится статуя в истинном росте;
Мы семя бросаем – и тоже растём.
Число потеряла своим переменам,
Но ликам чужие дала имена,
И вслед за тобой узнавала страна,
Кому и какая культура нужна
Прививкой твоим воспалившимся венам.
Твой приступ опасен и неизлечим,
Ужасными язвами видятся раны,
Но боль заглушают высотки-стаканы,
Садятся на башню-иглу наркоманы,
Вживляя рабов в настоящих мужчин.
Два шага назад – престарелый союз
На фоне бинтов кумачового цвета
Встречает слезами преддверие лета,
И осень, которую помнит планета,
Приветствует память египетских муз.
Хоть выстроен храм, не отмолишь бассейна,
Ведь стены не люди – скорбят о былом.
Леса заменив на стальной бурелом,
Суровый народ твой за общим столом
Пропьёт шелуху молодого веселья.
А палец ласкает дрожащий курок,
Где отблески звёзд козырьки отражают,
Где в девичьих муках поэты рожают
И, грудью вскормив, убедительно жалят
Стихами тебя покрывающий смог.
Столица столиц, не стесняйся, окстись,
Щепотью печатая крестное знамя —
В лихую годину ты будешь за нами,
Ночными огнями, речными волнами
И прошлым великим по праву гордись.
1997