– Мишка, ну хватит уже издеваться, а? Ты же знаешь, ночные бабочки, пусть и самые махровые, меня давно не заводят. А с честной бескорыстной женской любовью в столице напряженка. Нет, не до платного секса мне сегодня. Так что отрывайся один, а я в гордом одиночестве по городу покатаюсь, поразмышляю за жизнь.
Удовольствия Олег Лемешев с некоторых пор ох как любил, забывался и упивался ими по полной. Примерил с некоторых пор на себя удобную истину – мол, жизнь дается человеку один раз и значит прожить ее надобно, чтобы не было ни обидно, ни больно. Мог себе позволить.
Впрочем, те времена, когда было и больно, и обидно, нынешний столичный «деятель» в сфере биотехнологий не забыл. Такое не забывается. И убогую халупу у ж-д вокзала, в которой влачили жалкое существование с матерью под бесконечный назойливый грохот проходящих поездов, и ее жалкие всхлипы по ночам, и заискивающий, по-женски беззащитный и такой униженный взгляд, и ответный, отцовский, почти брезгливый…
***
– Может, покушаешь чего? У меня картошечка жареная, огурчики малосольные. Может, по рюмочке? – истерическое хлопотание матери в редкие «проведывания» отца, то и дело выныривающей из-за понавешанного застиранного белья, словно из-за дешевых театральных декораций, сводил с ума тринадцатилетнего пацана.
Так и хотелось крикнуть ей, самой родной и любимой тогда женщине: «Прекрати! Имей гордость!». Только вряд ли кто-то услышал бы…
Эти двое были заняты тем, чтобы отскрести друг от друга с той лишь разницей, что одному из них доставляло радость еще и посыпать свежую рану солью, другая же покорно, совсем по-мазохистcки говорила «Еще!».
– Сынок, ты пойди погуляй с Мишкой, а я тут пока уборкой займусь, да и дядя Андрей зайти собирался, мясо с рынка принести обещал.
Мать все же тогда еще аппетитная была, и даже такое горе как уход мужа в другую семью, кажется, со временем перемололось и превратилось в муку. А ямочки на щеках остались, и размер груди не поменялся. Олег не раз подсматривал за ней из-за перегораживающей комнатушку напополам цветастой занавески. Нехорошо, конечно, но гормоны брали свое, а жилищные условия, как говорится, способствовали.
«Красивая она, а отец вот бросил. Его Нинка вроде ничем не лучше, чем мама, а он пылинки с нее сдувает, почему, непонятно» – и где только таился в нем этот почти циничный мужской прагматизм? Или являлся своего рода защитой от боли и обиды?