В конце недели я абсолютно вымотан и к приходу Рэмов не готов ни морально, ни физически. Но, приглашая их, отец не спрашивает моего мнения.
Перед ужином мы как обычно молимся, теперь уже с Рэмами, потом принимаемся за еду. Тем для беседы не счесть, но Рэмы говорят в основном о мистере Вёрстайле. Отец присоединяется к обсуждению, хоть и без прежнего энтузиазма. Все родители, кроме моей мамы, сохраняющей благоразумный нейтралитет, жутко им недовольны, потому что он чихать хотел на правила Устава.
После ужина мы с Питом и Кевином идём в гостиную. Родители остаются разговаривать на кухне. Мы смотрим одну из документалок National Geographic. Что-то про инженерию. Я не слишком вникаю. Этим у нас увлекается Пит. Брат пересматривает этот фильм уже в десятый раз, так как у нас их немного. Каждый раз, когда мы выезжаем в Филадельфию, обычно за подарками на Рождество, Пит чуть ли не умоляет родителей купить ему хотя бы один диск с новым фильмом, ведь в Корке подобного не достать.
– Сид, – вдруг обращается ко мне Кевин, и по его тону я понимаю, что сейчас начнёт что-то просить. – Ты эссе по французскому не писал еще?
– Нет, – тут же без зазрения совести вру я, хотя на самом деле сделал его ещё три дня назад, потратив на это полдня, ведь я и сам не слишком хорош во французском.
– Жалко, – говорит он, серьезно задумываясь, видимо, не ожидая такого категоричного ответа. – А когда сделаешь, дашь мне ну… посмотреть?
Я укоризненно смотрю ему в глаза.
– Издеваешься? – повышаю я голос. – Блейк будет читать их, и, может, ты и не знаешь французского, но она знает, и, я думаю, заметит, что ты всё скатаешь слово в слово.
Блейк – наша учительница французского, элегантная блондинка лет сорока.
– Так я не слово в слово, – тут же находится он.
Я фыркаю.
– Нет, Кевин. Так не пойдёт.
– И что ты за друг такой? – недовольно надувается он, скрещивая руки на груди.
Он всегда так делает, когда я ему в чем-то отказываю, а в последнее время это происходит всё чаще. По правде говоря, мы никогда не дружили, а общаемся только потому, что отец нашёл общий язык с мистером Рэмом.
– Если я и французский завалю, меня попрут из команды, и тогда прощай, сборная. Мама меня убьет…
Ближе к концу вечера мы начинаем все вместе смотреть наши семейные фотографии, а миссис Рэм так ими восхищается, будто видит впервые. Это самая отвратительная часть вечера. Одна из фотографий мне почему-то врезается в память больше всего. На ней мне лет шесть, и это день, когда я в первый раз иду в школу. Я на ней совсем маленький, но глаза у меня серьёзнее некуда, и на следующих фотографиях то же самое. Раньше я этого не замечал.