или пространства-на-границе – тех пока еще крайне слабо описанных географических образов, которые фактически очень сильно стимулируют и само философствование, даже в какой-то степени определяют саму его структуру. Так, в случае Киркегора особая роль предоставлена интерьеру, но это именно пространство-на-границе, между Внешним и Внутренним; сами границы «…как бы распыляются, диффузируют, открывая внешнее внутреннему, и наоборот», а интерьер «…является устойчивым образом этой диффузии Внешнего во Внутреннем»
[21]. Мышление Киркегора приобретает черты
экзистенциальной картографии, а порождаемые им географические пространства практически не совместимы. Лишь сам масштаб экзистенции мыслителя, который задает и возможности подобного картографирования мысли, позволяет проводить операции дублирования или совмещения этих пространств
[22]. Геобиография и творчество Ницше в этом смысле еще более показательны. Они по-существу сосредоточены полностью в пределах лиминальных пространств, которые определяются автором не как маргинальные, но как промежуточные, нейтральные, не занимающие определенной позиции к центру
[23]. Философствование же Хайдеггера попросту невозможно вне географического пространства, ключевое понятие его философствования –
Dasein – изначально пространственно: «…человек неотделим от «своего» пространства, существование его в качестве Dasein «пространственно»
[24]. Мысль Хайдеггера не предстоит, не противостоит ландшафту, но сопричастна ему; она по сути
ландшафтна. Таким образом, все усилия мысли означают не что иное как прокладывание пути в определенном ландшафте;
образ ландшафта порождается скоростью самой мысли[25].
Работы В. А. Подороги означали принципиальный поворот, ранее почти не заметный, в интересующей нас проблематике. Географическое пространство оказалось важным и органичным условием самого философствования, а зачастую и как бы его «героем». Географические образы как бы пронизывают структуры философствования и определяют фактически их эффективность. Пространство географических образов, в данном случае тождественное самому географическому пространству, выступило естественным полем или контекстом любой возможной и потенциально продуктивной, ориентированной на себя, мысли. Пространственно-географическая форма философствования сделала возможным как бы тотальное «промысливание»,