Бабушка Анисья – изящная, сероглазая, была удивительно мягким, приветливым человеком. В избушке всегда хватало места для городских и местных гостей. И ещё, меня не перестаёт поражать, откуда она находила силы после тяжёлого трудового и хлопотливого дня, перед тем как заснуть, долго молиться в темноте, а потом подсаживаться ко мне и рассказывать удивительные истории и сказки. Она брала меня с собой на пасеку и в согру* (*сибирский мелколиственный лес) по ягоды, грибы ли, и по дороге объясняла названия и назначения встречающихся растений. Мы шли по согре – я отставала, оглядывалась назад, жадно фотографировала глазами картинки природы: берёзки, ромашки, душистый горошек, холмы, облака, ленточка реки вдалеке, и всё с одной недетской мыслью: «Надо это запомнить… Надо запомнить…» – как бы впитывая кожей законы светотеней. Бабушка приводила в чувство окриком: «Не отставай! Чо стала?»
У неё было 14 детей – от первого брака 4 и во втором браке 10. Но в живых остались только четверо: от Константина моя мама и дядя Лёня – в 20 лет он погиб в Сталинграде, то есть дожил до двадцати. От Прокудина – Валентина и Ксения, все остальные дети умирали и погибали детьми от несчастных случаев (тонули, травились) – бабушка была слишком занята на колхозных работах и не могла усмотреть. Но я узнала об этом много позже, она никогда не говорила о своих потерях. Ещё, она никогда не целовала меня и никогда не наказывала – удивительный приём воспитания. Мне вообще была предоставлена полная свобода действий и, соответственно, познания мира. Существовало табу на слово «куда» («Ты куда?» и т.п.) Я до сих пор не переношу этого вопросительного слова. С младенчества помню себя прыгающей через (падающей в-) колодец; реву – иду домой с окровавленными перемолотыми руками – засунула в колхозную точилку; прыгающей через костёр – и потом лежащей в постели с обожжёнными ногами; парализованной, лежащей на спине с поджатыми в коленях ногами (исцелила потом наговорами деревенская знахарка); лежащей на полу с заплывшими глазами и с головой разбухшей как котёл – сунулась в улей в поисках мёда… Спускаюсь по обрыву, что над омутом: вижу внизу темно-зелёную неприветливую воду и чувствую что-то неладное… Тут меня спасает 12-летний пионер Егор Цыбин, по отвесной стенке обрыва выносит наверх. Или, вот: спускаюсь к реке по пологому берегу и ступаю в воду: вода мне по колено; по пояс… по шейку… с головой. Тут я чувствую, что меня не держат ноги. Задержав дыхание, страшным усилием разворачиваюсь на 180 градусов и – выбираюсь из воды на берег. Это было вскоре после того, как та же самая река унесла от меня друга моего раннего детства Славу. Только я тогда не понимала происшедшего, то есть, понимала по-своему, и об этом рассказ «Тысячелистник». Много, много было у меня падений и травм. Так что, помню, в шесть лет, когда моя дальневосточная приятельница Тоня Ковток предложила прыгнуть с крыши сарая, я подумала: «Как это скучно… И рискованно…» Ей выпало прыгнуть первой, она прыгнула и сломала ногу. Глядя на неё сверху, воющую от боли, я подумала: «Ну вот, мне не надо прыгать», спустилась и помогла ей добраться до дома.