«Я «испорчена» Таировым», – говорила она, поясняя, почему ей не нравится тот или иной режиссер.
Весной 1933 года Раневская оставила сцену Камерного театра и перешла в Центральный театр Красной Армии.
Уход ее был вызван тем, что после снятия с репертуара «Патетической сонаты» она не получила больше в Камерном театре ни одной роли.
Почему так случилось? Виноват ли в этом характер Фаины Георгиевны, ее острый язык, ее прямота, ее бескомпромиссность, присущая ей привычка отстаивать свое мнение, невзирая на лица? Или же Алиса Коонен, несмотря на давнее знакомство с Раневской, постаралась выжить ее из театра, опасаясь соперничества?
Впрочем, так ли важны в этом случае мотивы и причины?
Главное – что после ухода из Камерного театра Раневская сохранила хорошие отношения с Таировым и Коонен. Они на всю жизнь остались друзьями.
Раневская вспоминала еще одну встречу с Таировым, произошедшую во время войны. Она тогда работала в другом театре, но с Александром Яковлевичем и Алисой Георгиевной крепко дружила и часто бывала у них. Однажды, провожая Фаину Георгиевну через коридор верхнего этажа мимо артистических уборных, Александр Яковлевич вдруг остановился и, взяв актрису за руку, тихо сказал ей с горькой усмешкой на устах: «Знаете, дорогая Фаина, похоже, что театр кончился – в театре пахнет борщом».
Глава шестая
ТЕАТРАЛЬНЫЕ СТРАСТИ
Жрицами божественной бессмыслицы
Назвала нас дивная судьба,
Но я точно знаю – нам зачислятся
Бденья у позорного столба…
Анна Ахматова. «В. Срезневской»
В Центральном театре Красной Армии (ЦТКА) судьба свела Фаину Георгиевну с Юрием Александровичем Завадским. Свела ненадолго. Пока ненадолго. Их многолетняя совместная работа еще впереди.
Она будет называть его «Пушком» (Завадский был лыс), «вытянутым в длину лилипутом» (он имел высокий рост) и Гертрудой (сокращенно – Герой (Социалистического) Труда).
– Ну что там еще придумала про меня Фаина? – делано иронично спрашивал Завадский, стараясь сохранять спокойствие, хотя порой спокойствие это давалось ему с трудом.
Чересчур подчеркнутая артикуляция, свистящее пришептывание, картинные прыжки бровей и трагические вскидывания рук – таков был Юрий Александрович.
И конечно же, его знаменитые карандаши, без которых его трудно было представить. Завадский постоянно что-то чертил, рисовал, штриховал.