Но время шло, погони не было. Ночная тишина и прохлада успокаивали. Пережитый кошмар чем дольше, тем быстрее превращался из реальности в воспоминание. Мысли Головача двинулись более привычной колеей: он перестал каяться и давать зароки, начал прикидывать по положению луны, в какой стороне трасса… И выскочил на полянку с «бэхой».
Все он сделал неправильно и не сумел вырваться из замкнутого круга… И нет смысла вновь бросаться в лес, все пути приведут сюда. А ночь, которой давно пора бы закончиться, будет длиться и длиться.
К портрету он приблизился медленно, словно протискивался не сквозь воздух, а сквозь куда более плотную субстанцию. Маленький огарок свечи горел по-прежнему, не став короче. И будет так гореть всю бесконечную ночь, понял Головач.
Он бухнулся на колени. Заговорил хрипло, сорванным голосом, а сердце билось так, словно решило проломить ребра и выпасть наружу.
– Ты меня прости. Если сможешь. Не со зла ведь, деньги были нужны, а больше ничего не умею, но теперь всё, завяжу, памятью матери клянусь… Прости, а? Прости и отпусти…
Шаги за спиной он слышал, но предпочел считать, что это грохочет в ушах взбесившийся пульс. Подозревал, что обманывает себя, и оттого говорил все быстрее и горячее, пытаясь заглушить звуки, ничего хорошего не сулящие.
Лишь когда его шею сдавили ледяные пальцы и самообман потерял всякий смысл, Головач дернулся, попытался вскочить и убежать.
* * *
Ночь, опасениям вопреки, все же закончилась.
Солнце поднялось над вершинами елей, лучи его с трудом протискивались сквозь густые ветви, яркие пятна скользили по крыше приземистой лесной избушки, по ограде, увенчанной черепами – чистыми, белыми, чуть ли не сверкающими.
Заглянуло солнце и на укатанную поляну, осветила BMW. Капли росы, покрывавшие черную полировку, высыхали, испарялись. Когда испарились окончательно, двигатель тихонько заурчал под капотом. Машина мигнула подфарниками, мяукнула сигнализацией и покатила в сторону трассы.