Ираида сначала жарко корила себя за неловкость, как будто видела себя со стороны ехидными глазами той бойкой барыньки в воротнике. Пуще всего было стыдно за свое пылающее невольным румянцем лицо; одно дело, когда, как в романах описывают, «ланиты словно покрылись нежнейшим отблеском зари, подобно розовым перстам богини Эос», а другое дело, будто девка деревенская под коромыслом раскраснелась. И ведь ничего исправить нельзя!
Поутру вышла она неразговорчивая, пасмурная, на все расспросы отвечала неохотно, односложно. Только к вечеру начала отходить, оттаивать, улыбаться нехитрым шуткам дядюшки, дескать, «не иначе запал на сердце какой-нибудь бравый гвардеец, вот и грустна племянница!» Известное дело, как с девицами шутят, все об одном и том же. А уже перед закатом подкатил к скромному полковничьему домишке богатый экипаж, и не торопясь вышел из него чернобровый, носатый господин несколько нерусского вида, неброско, но дорого одетый. Оглядел внимательно всех, кто на крыльцо высыпал – и хозяев, и дворню, что поодаль теснилась, нашел глазами братьев Потуриных и не спеша склонил голову в ответном поклоне. Сказал негромко, веско: «По поручению его императорского величества!» И, уже проходя вслед за кланяющимися хозяевами, отыскал взглядом Ираиду. Она снова зарделась, ничего поделать с собой не смогла, растерялась донельзя – снова конфуз, в простеньком светлом холстинковом платьишке, волосы еще в давешней завивке, но растрепались, абы как лентой подвязаны – собрались с сестрами перед вечерней зорькой прогуляться в огородец мяты да душицы нарвать для вечернего декокта.
Вышел важный гость довольно скоро, от ужина отказался, но простился со всеми любезно, и особо поклонился Ираиде, снова пристально на нее взглянул. Едва только скрылась за поворотом гостевая карета, бросились все с расспросом к братьям. Гляделись они озадаченно, но не расстроенно. Поведали, что побывал у них сам Иван Павлович Кутайсов, государев любимец и доверенный друг, вместе с императором воспитанный. А приезжал он передать приглашение Сергею Тимофеевичу снова прибыть в Москву на какой-то прием, благо, церемоний и праздников в ту пору в первопрестольной было не счесть, и пригласительную бумагу привез. И было в той грамотке на невиданно гладкой и белоснежной бумаге красивейшим почерком тончайше выведено: «и с дочерью». Зинаида обрадовалась, что теперь ее черед настал, но батюшка покачал головой: «На словах его сиятельство твердо указал, чтобы снова Ираида была».