Мать и отец Насти, верно служившие своим господам, охраняя их покой и безопасность, тоже заболели и в страшных муках на глазах дочурки скончались. Их хозяева с покойными поступили просто: приказали выбросить трупы на дорогу.
Случай был не единичным. Так что 26 августа 1771 года императрица Екатерина II обнародовала указ: «Известно Ее Императорскому Величеству стало, что некоторые обыватели в Москве, избегая докторских осмотров, не только утаивают больных, но и умерших выкидывают на публичные места. Такое злостное поведение навлекает на все общество наибедственнейшие опасности… Если кто в таком преступлении будет открыт и изобличен, таковой без всякого милосердия будет отдан вечно в каторжную работу. О чем сим и публикуется».
На Парамоновых кто-то донес. Не миновать бы родителям капитана лишения всех прав состояния и каторжного лиха (указы у нас и прежде на первых порах рьяно исполнялись), да сами они в остроге заразились чумой и отдали богу душу. А дело шло к своему концу, чума на Москве уже прекращалась. Капитан продал свой московский домик, девочку-сироту вместе со своей старой няней забрал в Питер.
Няня вполне заменила мать, была с девочкой нежна и заботлива. Она часто повторяла: «Дети – это посланцы Божьи, кто их обидит, того Господь покарает!»
Но вот грянула новая беда – в одночасье померла няня, ее похоронили на Смоленском кладбище. Теперь Настя стала заменять няню, стирая капитану белье, бегая по лавкам, готовя провизию.
И вот капитан не без сожаления прощался со своей малолетней рабыней. В его загрубелом сердце вдруг родилось раскаяние. Оставшись один, Парамонов проклинал – в который раз! – свою несчастную страсть к игре, скрежетал зубами:
– Фу, мерзость! Как я не мог видеть всей гадости моего поступка – проиграть сироту черт знает кому! Ведь этот майор какой-то отщепенец, он не нашей веры, на иконы не молится. Изувер немецкий!
Затем он потряс надо ртом штоф, который оказался пустым, и утешился старыми кислыми щами, испив через край чугунка. «Что делать, – уже спокойно подумал капитан, – видать, у Насти судьба такая. Каждому свое!»
Он прошел за полог, сбросил сапоги, брякнулся на заскрипевшую кровать, и через минуту сильный храп наполнил дом.
Майор Клот покинул Петербург 7 сентября 1777 года, ровно за два дня до печально знаменитого наводнения, когда мутные волны бились о стены Зимнего дворца, а размытые могилы выпустили гробы и утопающие цеплялись за них.