– То есть – все дело в том, что ты боишься менять Верхнего? – уточняет он зачем-то, и я киваю. – Ну, ты и сука, Машка. А я думал, что ты меня любишь.
Он встает и выходит из комнаты, а я остаюсь лежать на кровати в наручниках и ошейнике. Ужасно… опять про любовь разговаривает… Не пойму, зачем ему это. Сожительница его пусть любит, а от меня не надо требовать.
– Да… что… такое… твою… мать! – с каждым словом удары все сильнее и чувствительнее, у меня уже спина огнем горит, самое время остановиться, пока кожа не полетела лохмотьями. – Ну, скажи!
– Нет…
– Сука! – Дэн отшвыривает плеть и обходит меня, чтобы видеть лицо. Я не плачу – даже не знаю, почему. – Зачем ты злишь меня?! Что я делаю не так, чтобы заслужить такое отношение, а?!
Мне жутко неудобно стоять в такой позе – на коленях, а руки, скованные за спиной, притянуты к крюку в стене длинной веревкой. На мне остались только босоножки, на каблуки которых я сейчас опускаюсь, хотя более удобно не становится. Я смотрю в потемневшие от злости глаза Дэна и виновато опускаю голову. Я не могу… ну, не умею я!
Он расстегивает джинсы, наматывает на кулак собранные в хвост волосы и притягивает мою голову. Я просто физически чувствую, как он зол…
– Стой спокойно, я сам! – прекрасно знает, я не люблю, когда «он сам». – Я тебе сказал – не шевелись! Да… вот хорошо…
Меня переполняет злость и досада – он опять меня изнасиловал, и не столько физически, сколько морально, а этого я терпеть не могу. Но Дэн никогда не упускает возможности ударить меня исподтишка по самолюбию – его это успокаивает, возвращает на его голову упавшую корону великого Доминанта. Очень уж серьезно он относится ко всей этой мишуре. Конечно, я ему не во всем подхожу, это очевидно. Я не умею смотреть в рот, не умею покорно опускать глаза и трепетать от каждого прикосновения. Я все время сопротивляюсь, соревнуюсь и доказываю собственную точку зрения. Дэн терпит, но иногда, если чаша переполнилась, может сорваться и здорово отомстить за подобное поведение. Чаще – в тот момент, когда я меньше всего готова отражать атаку. И это всегда больно. И мы квиты.
Мне никогда не хотелось разнообразия. В том смысле, что мне не нужны были третьи люди в отношениях, хотя это довольно часто практикуется – две нижних у одного Верха, например. Но Дэн, заикнувшись об этом однажды, потом здорово жалел о вырвавшихся словах. Я не стала закатывать сцен, вообще ничего не сказала – собрала свои вещи и ушла. Ушла и пропала на два месяца, которые провела у «тематической» подруги Алки, давно живущей за пределами России. Разумеется, поставить об этом в известность Дэна я изящно забыла. Не знаю, что ему пришлось пережить за это время, да, наверное, мне и не надо этого знать, потому что его корона опять рухнет на пол, но, когда я вернулась, мой Верхний разве что хвостом не вилял от счастья. Он был так предупредителен, так внимателен, так безупречен, что мне стало понятно – без меня ему совершенно невозможно. Он нескоро сможет найти себе новую мазу, потому что привык ко мне. И это взаимное прорастание испугало меня куда сильнее, чем предложение привести кого-то третьего. Нельзя, невозможно так прилипать друг к другу, так зависеть от кого-то. И, испугавшись даже не за себя – за него, я вдруг выпалила то, о чем молчала вот уже долгое время. Я рассказала ему о диагнозе.