Предслава, бледнея, гордо вытянулась в струнку.
– Отец, я согласна. Я выйду за Яромира, – решительно промолвила она.
Гуцул, не скрывая удовлетворения, широко улыбнулся. Кажется, он добился желанного.
Всю ночь Предслава проплакала в своей светлице. Было и страшно, и горько при воспоминании о Георгии, но и будущее манило, притягивало, звало её идти по жизни. Главное осознала юная княжна: в этот день окончилось её детство. Она готовилась сделать первый шаг в неведомое и боялась, понимая вместе с тем, что время не повернуть вспять.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. За сговором дочерей Владимира наступила довольно долгая пора ожидания. Вначале мысли о будущем женихе сильно волновали Предславу, однако дни текли, и постепенно она свыклась с мыслью, что стала невестой. Тем паче в Киеве творились иные события.
Новый митрополит Иоанн, приехавший на ладье из Царьграда, крепко повздорил с князевым любимцем, епископом Десятинной церкви Анастасом, обвинив его и самого князя в арианской[139] ереси. За Иоанном стояла Ромея с её давними православными традициями, сильная и мощная держава, испорченные отношения с которой привели к тому, что в степях на южном русском порубежье опять зашевелились печенеги – давние союзники ромейского императора.
На Щековице митрополит Иоанн начал возводить новую каменную церковь в честь святых апостолов Петра и Павла. Строили зодчие-ромеи по своим стародавним канонам, изнутри храм щедро украшали мусией, фресками, эмалью. Церковь Петра и Павла не походила на Десятинную – имела она всего один огромный купол и казалась Предславе мрачной, а не празднично-нарядной.
Тем временем князь Владимир, овдовевший в прошлое лето, вновь оженился. Новая хозяйка появилась в княжеском тереме – Адельгейда, дочь немецкого маркграфа Куно фон Эннингена. В роду у этой белокурой высокорослой красавицы были одни короли, императоры и даже римские папы, молодая княгиня очень гордилась своим высоким происхождением и презирала всё славянское. Ходила она по палатам, высоко вздымая надменную голову. С Предславой и Анастасией Адельгейда держалась, правда, дружески, а вот со Мстиславой не поладила, и весь бабинец словно бы разделился надвое, всюду, из каждого угла доносились коварные нашёптывания. Терем опутывался густой липкой паутиной заговоров, сплетен, наушничанья, чего покойная княгиня Анна не допускала никогда.