Он приник ухом к шкатулке, выделил каждое тиканье из общего хора: два IWC, два Rolex, один Jaeger-LeCoultre, один Patek Philippe. Они как будто отмеряли более дружелюбное время, чем то, к которому мы привычны.
И все же они не смогли успокоить Бергера. Не до конца. Для этого требовались более сильные средства.
Он взял мобильный телефон. Открыл папку с фотографиями. Долистал до начала. Нашел то, что искал. Нашел близнецов в овражке, поросшем мать-и-мачехой. Им тогда было по восемь лет, их одели слишком тепло для того дня. Оскар улыбался, Маркус смеялся. Последняя фотография, отправная точка. В то время их фамилия еще не была Бабино. Они еще не жили в Париже, только медленно, но верно отдалялись от своего настоящего отца, которого безвозвратно предали забвению. Но для Сэма Бергера они остались Полярной звездой, неподвижной точкой вращающегося мира.
Они были для него раем, куда ему никогда не попасть.
Полюс недоступности, подумал он. Вот где он находится. На максимально возможном расстоянии от людей. Низший предел. Достигнутое дно. Нулевая отметка.
Болевая точка.
Вот где он находится.
Он выглянул в окно, увидел бесконечную белизну. Пустота, мир без знаков. Именно таков Сэм Бергер в роли отца. У Маркуса и Оскара теперь другой отец, француз. Видимо, Сэма Бергера оказалось на редкость легко заменить.
Отцовская роль, она очень сильно отличается от роли полицейского, единственной, которую он никогда не играл. Полицейский Сэм Бергер был более приемлемым отцом, чем человек Сэм Бергер.
Он должен снова стать полицейским, это его единственный шанс стать человеком. Он скучал по своим сыновьям до боли, куда более сильной, чем сотрясение мозга, чем чувство профессионального краха. Он скучал по их телам, улыбкам, болтовне, по их живой, настоящей жизни. Он больше не был частью ничьей жизни. Он стал отшельником, отшельником-неудачником.
Которого спасла Молли Блум. Ей удалось скрыться с ним от СЭПО, от всего непонятного, что завело их сюда. И он полагался на нее, безгранично полагался. Несмотря на то что всё казалось крайне неопределенным, начиная с момента, когда он увидел взгляд мертвой Силь. Он находился более или менее без сознания больше двух недель. Было ли это в принципе возможно? И все же он должен полагаться на нее. Она его последняя соломинка. Он встал, натянул на себя одежду, надел Patek Philippe, влез в незнакомые ботинки и увидел себя в заляпанном зеркале в туалете. Бог с ней, с безумной бородой, но вроде и в прическе что-то изменилось? Она выглядела такой ассиметричной, что Бергер отвел глаза. Должно быть, во сне из него вышли реки пота. Он распахнул дверь в зимнюю равнину. Как же пусто здесь, в глуши. Мир без знаков.