Саша Тихомиров – куда же без него! И хоть Саши всегда очень много, его поддержка на ранних этапах была просто неоценима и, наверное, являлась определяющей в то время! К сожалению, сейчас мы очень редко встречаемся и уже, наверное, столетие не пили вместе чай!
Спасибо всем, кто мне оказывал поддержку, спасибо тем, кто прочитал мои книги, спасибо даже тем, кто их не прочитал! Однажды мир станет немного другим и, я надеюсь, что капелька моей заслуги в этом будет тоже.
И не забудьте, я – #ЧитаюКолю
Вечер. Уж солнце садится, прячутся птицы, длиннее становятся тени, короче становятся звуки, того и гляди, на небо из мутной реки, что течёт под окном, вдруг вынырнет шустро луна. Склоняется день, под тяжестью прожитых, одинаковых, словно армия клонов, часов, уж скоро стемнеет, уж скоро. А мне ещё нужно успеть закончить строгать, ещё нужно успеть доделать работу. Я не люблю оставлять на потом то, что можно сделать сегодня, сейчас. Иначе даёшь себе шанс не успеть, даёшь себе шанс оправдаться, даёшь себе шанс не вернуться, забыть, изменить и вместе с тем – потерять. Да, жизнь такая, нельзя себе давать поблажек, нельзя, иначе можно вдруг остаться без всего, остаться с деревом один на один, остаться в куче стружек и опилок, словно папа Карло, словно дровосек без сердца, словно сам, как Буратино. Вечер, снова вечер, теперь уже три тысячи четыреста двенадцатый. На руках мозоли, а впереди ещё Бог знает сколько дней и вечеров, сплошными вереницами порвущими порядки всех календарей на свете. Я верю, что мне ещё удастся вернуть своё время, получится ещё что-то вернуть. Пока что я верю, а значит, я продолжаю работать, пилить и строгать, строгать, пилить, шлифовать.
Я вырезаю из ольхи кита, она податлива и нежна, словно девушка, такая разная, такая гладкая, с ней нужно обращаться правильно, чтобы не треснула, как жизнь. И это мой девятисотый кит, почему-то я вырезаю его из ольхи, хотя собирался вырезать каждого сотого из берёзы. Берёза – она замечательная, она твёрдая и плотная, отлично режется и шлифуется. Предыдущие киты из берёзы получились очень гладкими, такими нежными, как девичья кожа, мне удались мои берёзовые киты. Они стоят вон там, на подоконнике, я любуюсь ими, когда просыпаюсь, когда ложусь спать, когда лежу на полу и в кошмарной апатии, весь в опилках и стружке, пытаюсь вспомнить жизнь. Ту жизнь, которой больше нет, да и не будет, которой, может быть, и не было-то никогда. Но всё ж она была, я помню, всё ещё её я помню, она бежала, словно ветер по лугам, порхала, словно бабочка, влекомая цветочным ароматом, она смотрела мне в глаза, она была со мной, и рядом, и во мне. Её я помню, потому что помнить мне уж больше нечего, одни резцы, болванки, да опилки. Да вот закаты, что с каждым днём всё бесконечнее и всё краснее, словно в венах, молоком свернувшаяся кровь. Я наконец закончил на сегодня. Мой кит ольховый, он прекрасен, осталось только шлифовать, наждачной бумагой средней, после мелкой, а потом очистить от древесной пыли и покрыть прозрачным лаком, чтоб улыбался мне ольховый кит, стремящийся поймать на небесах хоть что-то. Я представлял его себе, выпрыгивающего из толщи океана, чтоб дотянуться до блестящих звёзд, чтобы поймать мгновение полёта, чтоб, может, попытаться, обрести вдруг крылья! И вот он, точно так, как я его и видел. Быть может, в нём себя я видел?