ТРЕУХОВА. Ай-яй-яй… Как же Вы операции делаете, доктор Дорнфельд? Зачем новые методики изобретаете?
ДОРНФЕЛЬД. Затем и изобретаем, что вас, баб, жалко… Вы же старости как лепры боитесь. А ведь в каждом возрасте своя прелесть есть. Взять хотя бы Софи Лорен – какое достойное старение. А Катрин Денёв? Они подают себя как дорогое вино.
ЗОРИН. Или наша Элина Быстрицкая – какая красавица!
ТРЕУХОВА. Так то настоящая красота. Она как талант, встречается редко. А мы так – милашки-дворняжки. На жалость давим.
Дорнфельд с вожделением наклоняется над лицом Треуховой. Незаметно входит Борис Репло.
ДОРНФЕЛЬД. Да ладно… Харэ прибедняться.
ТРЕУХОВА. Как думаешь, ещё лет десять протяну?
ДОРНФЕЛЬД. Больше протянешь… если пластикой не будешь злоупотреблять.
ТРЕУХОВА. Не буду. Ты меня напугал.
РЕПЛО. Браво, браво! Вам, доктор, удалось то, чего я не смог. Она никого не слушает, кроме Вас. Даже меня, своего любимого режиссёра. Я её красотой уже сыт по горло, а ей всё мало. Сейчас же уроды в тренде: что ни пьеса, то анамнез для психиатра. Да и зрители почти сплошь психопаты. Приходится крутиться.
ДОРНФЕЛЬД. Вам-то зачем, Вы же не психиатр.
Треухова делает знаки Дорнфельду, чтобы молчал. Входит Тоня в переднике и с кухонным полотенцем в руках. В открытом окне со стороны улицы появляется Дэн и потихоньку снимает на смартфон происходящее.