Мою учительницу звали Галина Николаевна, и она мне сразу не понравилась. Уже тогда, ее маленькие свинячьи глазки смотрели на класс строго, равнодушно. Мне очень тяжело давалась учёба. Может, у меня был ненормальный склад ума, а может, дело в том, как она доносила до меня материал. И вообще тогда много чего в моей голове отвлекало меня от учёбы. Я ни слова не понимала из того, что она пыталась рассказать нам. Словно говорила она по-турецки. Часто откашливалась, подставляя кулак ко рту, и тяжело сопела. Вначале она относилась ко мне снисходительно, как и ко всем детям в равной мере. Местами с пониманием и даже показной заботой. И какое-то время, она занималась со мной и ещё с парочкой отстающих от программы детей сверхурочно. По собственной инициативе, так сказать. Я никогда не верила ей и всегда считала, что здесь кроется какая-то подоплёка. Думаю, она пыталась произвести впечатление на взрослых или добивалась повышения зарплаты. В любом случае ничего у неё не вышло.
Несмотря на эти послеурочные занятия, успехов в учёбе у меня не прибавилось. Всё равно я с огромным трудом читала и писала. Арифметика вообще была где-то за границами моего понимания. Прошло время и она начала злиться. Она стала обзывать меня и нарочно выдергивала меня к доске, изначально понимая, что я не смогу ответить. Ну не могла я ответить, хоть и сильно пыталась какое-то время. Заставляла меня краснеть перед всем классом, хотела, чтобы я почувствовала себя ущербной. Но я никогда не сомневалась, что именно такой я и была. Может, и не ущербной, но совершенно отличной от каждого из них, и от неё в частности.
Она систематически гнобила меня моей недоразвитостью и тугоумием. А потом настал день, когда я сорвалась. Я видела, как она схватила указку с доски и два маленьких кусочка мела покатились по полу, словно игральные камни. Как она прошествовала по проходу, грохоча каблуками (в туфлях с шнурками на манер шестидесятых), с раскрасневшимися от злости щеками и дикими пылающими глазами. Но она не могла причинить мне боль. Неужели она этого не понимала? Мне казалось, понимала. Я смеялась над ней, пока не заболел живот, когда она дубасила указкой, непонимающего ничего мальчугана прикрывающего свою голову руками. Он вырывался и кричал, но она уже тогда была довольно крупной женщиной, и он просто не мог сопротивляться давлению, с которым та прижимала его к стулу. И всё равно он пытался дать ей отпор, но она не сдавалась. Я же, наблюдая за разворачивающейся сценой, с упоением думала про себя, что Галина Николаевна, эта жирная тварь, навсегда запомнит тот день, когда решила поднять на меня руку. Поднять руку на ребёнка. И ведь эта сука действительно думала, что бьет меня. Понимаете? И это непонимание произвело ещё большее впечатление на неё, когда она, выплеснув свой гнев, увидела, что сжимает не мою руку, а руку ни в чём не повинного заплаканного мальчишки. Не помню даже его имени, но всегда мысленно извиняюсь перед ним, когда вспоминаю тот момент.