– Правда? – заинтересовался я.
И даже специально привстал, чтобы выглянуть в окно, потому что не имел ни малейшего представления о стихах Тойвы Шураты. И на небо сегодня ни разу глаза не поднял; совсем, получается, плохи мои дела. Но всё равно интересно, как именно выглядит «позор» по мнению сэра Шурфа, который не имеет привычки преувеличивать и попусту бросаться словами. Что-то воистину грандиозное там должно быть.
Прочитал только первую строчку: «Дали и горы, и долы смятенны, но вдохновенны», – решил, что испытаний на мою долю сегодня вполне достаточно, и повернулся к Шурфу, чтобы сочувственно подтвердить: «Да, действительно ужас кромешный». Но, к счастью, не успел ничего сказать.
– Не думаешь же ты, что я позволил этому вопиющему безобразию так долго оставаться на месте, – укоризненно заметил мой друг. – Если тебе интересно, что пишет Тойва Шурата, спроси его книжку в любой книжной лавке, я в своей библиотеке такого не держу. А в небе сейчас первая строфа старинной анонимной поэмы «О печали и ликовании». Можешь не притворяться, будто тебе понравилось, я догадываюсь, что это не так. И не стану тебя упрекать: эта грешная поэма вообще никому, кроме меня, не нравится, да и мне только потому, что я способен проследить её влияние на развитие жанра в целом и опознать её отдельные отголоски в творчестве поэтов следующих эпох. Но, по крайней мере, она считается уникальным памятником древней угуландской литературы и безусловной культурной ценностью, поэтому моей репутации эксперта ущерба не нанесёт… – на этом месте Шурф задумчиво умолк и вдруг признался: – Положа руку на сердце, я написал в небе фрагмент этой поэмы только потому, что очень рассердился на любительниц стихов Тойвы Шураты; собственно, на всех его поклонников, принесших ему незаслуженную популярность. И нашёл этически приемлемый способ всех разом наказать. Ради этого я и ушёл, не дождавшись, пока ты проснёшься; неотложные орденские дела – формальное оправдание. Сэр Джуффин заверил меня, что ты в полной безопасности, и я помчался спасать своё доброе имя, пока не проснулись остальные знатоки и ценители угуландской поэзии. Такова настоящая причина моей отлучки. Прости.
Чего я только не перевидал за долгие годы дружбы с сэром Шурфом, но сценами чистосердечного раскаяния он меня до сих пор особо не баловал. Поэтому я совершенно растерялся. Наконец сказал: