– Ты сегодня прекрасно справилась, – говорит Вилланель, накалывая на вилку лангустина.
Лара тыльной стороной ладони касается ее теплого плеча.
– Я благодарна тебе за учебу. Этот опыт невероятно ценен. Я столько узнала. Серьезно.
– По крайней мере, у тебя появляется стиль в одежде. Не вот это вот lesbiyskoe porno.
Лара улыбается. Платье из шелкового шифона, короткая стрижка, оголенные мускулистые руки – она смотрится мифологической богиней войны.
– Как думаешь, тебя скоро пошлют на самостоятельное задание? – спрашивает Вилланель.
– Может быть. У меня проблема с языками. Я до сих пор говорю по-английски с ужасным русским акцентом, поэтому меня на время пристраивают в один дом прислугой.
– В Англии?
– Да. Какой-то городок, Чиппинг-Нортон. Ты там бывала?
– Нет, но слышала. Один из пригородов с грязными денежками, вроде Рублевки. Куча скучающих домохозяек нюхают кокаин и трахают тренеров по теннису. Тебе понравится. А чем занимается муж?
– Он politik. Член парламента.
– Тогда тебе, скорее всего, придется заставить его лизнуть твою киску, чтобы получить kompromat.
– Мне бы больше хотелось лизнуть твою.
– Знаю, detka, но работа есть работа. Сколько у них детей?
– Девочки-двойняшки. Пятнадцать лет.
– Веди себя с ними осторожно. Не распускай руки, чтобы даже ни намека. Англичане относятся к этому крайне трепетно.
Лара разглядывает раскрытую устрицу, капает в нее соусом табаско, а потом наблюдает за мини-конвульсиями моллюска.
– Я хотела тебя кое о чем спросить. Про сегодня.
– Давай.
– Зачем ты затеяла отравление? Ведь у тебя был пистолет.
– Полагаешь, следовало просто пригрозить пушкой, чтобы он заговорил?
– А почему нет? Так гораздо проще.
– Подумай сама. Прокрути в голове весь сценарий.
Лара выливает устрицу в рот и направляет взгляд в нежные сумерки.
– Потому что была бы патовая ситуация?
– Именно. Эти vory старой закалки – даже такой мешок дерьма, как Евтух, – ребята крепкие, и в их мире лицо – это всё. Такому чуваку пригрозишь пристрелить, если не заговорит, а он тебе ответит: «Иди на х…» – и что? Убьешь его – информации не получишь.
– А если выстрелить в руку или в ногу, или еще куда-нибудь, где больно, но не смертельно, и пригрозить, что продолжишь в том же духе, если он не заговорит?
– Это умнее, но если тебе нужна правда, человек с болевым шоком и огнестрельным ранением – не лучший источник. Травмированные люди порой несут всякую хрень. Главная фишка игры с ядом и противоядием в том, что он вынужден в нее играть. И суровый выбор делает он, а не ты. Неважно, верят тебе или нет – кстати, от смертельной дозы аконитина не существует антидота, – но он все равно знает: единственный шанс выжить – заговорить. А будет молчать – стопроцентный труп.