«Формула Сатор» – латинская фраза на левом витраже – происходила из символического языка герметистов[1]. «Сеятель Арепо с трудом удерживает колеса» – намек на неустанную погоню алхимиков за «золотым напитком», Великое делание – поиск философского камня.
Зато слова на втором витраже, казалось, не имели смысла ни на одном известном языке. Но и здесь буквы упорно складывались в одну и ту же фразу, если читать их слева направо, сверху вниз или снизу вверх. Как заклинание, как древний заговор. Лишь одно слово выглядело узнаваемым – Сатана.
Означало ли это, что алхимия и оккультизм представлены здесь на равных? Зачем Нестор заказал в библиотеку эти витражи, если был горячим противником подобного сопоставления? И уж конечно, не случайно его письменный стол стоял ровно посередине между окнами. Что, если он в какой-то момент усомнился в своих убеждениях и метался между безуспешными научными изысканиями и соблазном поверить в сверхъестественное?
– Аура! – Тесс кивнула на дверь.
Там, взъерошив белые перья, выставив вперед широкий клюв, стоял пеликан. Он застыл в дверном проеме, словно что-то мешало ему переступить порог.
Аура шагнула к двери. Птица неподвижно глядела на нее. В нескольких метрах от пеликана Аура остановилась, присела на корточки и призывно протянула руку.
Пеликан заковылял к ней, ткнулся клювом в протянутые пальцы и тихо закурлыкал. Они узнали друг друга.
Джиллиан все вращался и вращался, прикованный к стулу.
Уже много дней. Много недель.
В этом мрачном безвременье чувствам не за что было зацепиться. Только движение во тьме, словно Джиллиан падал в бездонную пропасть. Ему казалось, что сила тяжести вдруг исчезла и он провалился в межзвездную пустоту.
И все же краткие моменты прояснения повторялись все чаще. Внезапно Джиллиан вырывался из туманного небытия и самоотрицания – не понимая, как это вышло, надолго ли и можно ли как-то намеренно вызвать эти прояснения. Казалось, его голову удерживают под водой и время от времени выдергивают наверх, чтобы он мог глотнуть воздуха. И он никогда не знал, хватит ли времени вдохнуть полной грудью и не будет ли этот вдох последним.
В одно из таких мгновений он вдруг вспомнил, что прежде был мужчиной и женщиной одновременно, гермафродитом, двуполым порождением алхимии. Вспомнил он и то, что благодаря его двуполости люди могли видеть в нем то, что сами хотели видеть. Обычно Джиллиан играл роль мужчины и сам считал себя мужчиной, но, бывало, становился женщиной и прекрасно себя при этом чувствовал. Это не было физическое превращение – его тело оставалось прежним: мужским и женским одновременно. Менялось восприятие его другими людьми. Требовалось для этого немного: например, сменить одежду. Когда он ходил во фраке, никому и в голову не приходило усомниться в его мужественности. Зато платье целиком и полностью превращало его в женщину. В прежней жизни, до Нового ордена, это ему часто пригождалось. Он был тогда наемным убийцей и менял маски быстрее, чем полиция успевала объявить его в розыск.