).
ПУШКИН. Я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но чувствую теперь, что нет…
НАТАЛЬЯ. Все не так. Это нереально. Все случилось совсем по-другому. Не могло так случиться. Не могло быть так глупо.
ПУШКИН (глядя на НАТАЛЬЮ). Не расстраивайся. Твоей вины тут нет.
ГОГОЛЬ. Он сказал, твоей вины тут нет.
(ПУШКИН и НАТАЛЬЯ переглядываются, потом раздается выстрел, громкий, с эхом, вороны, каркая, улетают. Потом ПУШКИН поворачивается на стуле и начинает писать. Звучит этюд 19 Шопена, опус 25 номер 7, до-диез минор, перекидывающий мостик к следующей сцене. У задника ДАНТЕС и ГЕККЕРН присоединяются к трем женщинам в тихом разговоре на балу. ГОГОЛЬ смотрит на них, а потом проходит к столу слева. Музыка затихает, но продолжает едва слышно звучать).
БЕНКЕНДОРФ (все еще в овальной раме). Пушкин.
ПУШКИН (увлеченный работой). Извините. Нет времени.
БЕНКЕНДОРФ. Царю стало известно, что вы устраивали запрещенные публичные представления вашей пьесы.
ПУШКИН. Это неправда.
БЕНКЕНДОРФ. Я надеюсь, вы не предполагаете, что с уст Его императорского величества может слететь ложь.
ПУШКИН. Я говорю, что не было ни публичного, ни представления. Я читал пьесу нескольким друзьям в частном доме.
(Смех группы у задника. Дантес рассказал что-то забавное).
БЕНКЕНДОРФ (выходит из-за рамы к авансцене, когда говорит). Читка – это представление, читка перед несколькими людьми – публичное представление, а в законе четко прописано, что все, предназначенное для публичного представления, должно ободряться цензорами.
ПУШКИН. Мне и в голову не приходило, что среди друзей…
БЕНКЕНДОРФ. Я знаю, вы стремитесь устранить это серьезное нарушение закона, незамедлительно представив рукопись в Тайную полицию для объективной оценки.
ПУШКИН. Если кто-то хочет ее прочитать – я не возражаю, но…
БЕНКЕНДОРФ (протягивает руку). Да, я ее возьму, заранее благодарен.
ПУШКИН (берет рукопись со стола). Это мой единственный экземпляр, и…
БЕНКЕНДОРФ (выхватывает рукопись, холодно). Это ошибка, знаете ли. Единственный экземпляр нельзя отдавать никому. Вдруг он затеряется? Или мой кот его обосрет?
ПУШКИН. Как это похоже на уровень критики, который я ожидаю.
БЕНКЕНДОРФ. У нас уже накопилось толстенное досье, Пушкин. Безрассудства вам не занимать. Драчливость. Похоть. Загулы. А что еще более подозрительно, вы пишете… не как добропорядочный человек, а словно одержимый демоном. Пишете всю ночь, иногда до зари, а потом чем полдня.