– Что ты посоветуешь сделать с воровкой?
Вопрос настолько эмоционально заряжен, что пространство каюты начинает кружиться. Сознавая, что все взгляды, готовые осудить любой признак слабости, прикованы ко мне в ожидании ответа, я делаю глубокий вдох. Встречаюсь глазами с обвиняемой и вижу в них отчаяние, надежду на мою снисходительность. Я не могу ее помиловать, это понятно. Мне приходит в голову, что, возможно, вор должен потерять конечность, соответствующую преступлению, – может, руку или язык? Я готова рассмеяться: сама по себе мысль о том, что мне нужно отдать подобную команду, нелепа. Однако ничего смешного в этом нет.
– Ее преступление серьезно, – говорю я, надеясь, что мой голос звучит так властно, как я стараюсь. – И прощенья ему нет.
Я поворачиваюсь лицом к отцу и замечаю искорку триумфа в его глазу.
– Посади ее в карцер, а когда будем проходить мимо следующей банки[1], бросим. Тогда и поглядим на ее жажду.
После оглашения приговора тень удовлетворения сходит с отцовского лица. Я не справилась. Это не то, что он хотел услышать. Я бросаю взгляд на Бронна, надеясь увидеть нечто вроде понимания, восхищения, уважения. Но физиономия у него, как всегда, каменная, ничего не выражающая. Во мне мучительно закипает гнев. А то мне важно его мнение…
Андерс чувствует, что судьба ее решена, и начинает умолять моего отца о прощении, пока один из ее тюремщиков не заставляет умолкнуть беднягу грубой пощечиной.
Отец поворачивается к Кливу:
– Давай.
Клив выходит из-за стола с жестокой ухмылкой. Не сделав и трех шагов, он оказывается рядом с пленницей и перерезает ей горло.
Коготок хлопает крыльями, и непонятно, то ли он протестует, то ли поддерживает.
От подобной поспешности решения – от подобного зверства – мне становится тошно, однако я заставляю себя смотреть. Я ведь здесь именно для этого. Приговором Андерс могла быть только смерть. Просто отец надеялся, что приказ поступит от меня. Он знает: это не первый раз, когда я становлюсь свидетельницей того, как свет меркнет в глазах человека вместе с жизнью. Он вынуждал меня смотреть на это бессчетное количество раз. Однако по-прежнему верит, будто переживание того, что представляется ему необходимым, изменит меня. Он не понимает, что я не желаю меняться.
– Уберите эту грязь.
Люди моего отца моментально реагируют и уволакивают труп из каюты. За ним тянется кровавый след, словно тело пытается послать последний призыв о помощи. Его проигнорируют, сотрут.