– нет, за игрушек (по правилам склонения одушевлённых существительных я переживала за игрушЕК, а не за игрушкИ). Для меня они были живыми и любимыми, нелюбимых быть не должно, даже если они сломаны!
Не знаю, забили бы меня насмерть или пощадили, но я решила, что пора улетать, схватила простынку, накинула её на плечи и вскочила на подоконник (он как раз у моей кровати). Тогда у нас были старые рамы, ручки оттуда не вынимались. Я взмахнула крыльями и спрыгнула. Полёт, правда, оказался недолгим: наша группа находилась на первом этаже.
В этот момент Таню Ч. наконец озарило: она помчалась в соседнее крыло в кабинет директора, где заседали на суперважном собрании воспитатели.
Колька и его банда были хоть и придурками, но придурками хитрыми и коварными, поэтому к приходу Марины Андреевны тихо лежали в кроватях и даже частично убрали игрушки, а Марина Андреевна, подозреваю, бежала очень быстро. Наверняка ей вместе с нянечкой Ириной Андреевной уже грезилась тюрьма, или лагерь за колючей проволокой, или электрический стул, или одиночная газовая камера… ну, или как минимум обезьянник в районном отделении милиции[3].
Я молча порхала под окнами в трусах и простынке, с рассечённой бровью и дюжиной потенциальных синяков и уже реальных ссадин. Орать считала делом позорным и неприличным, просто летала… Конечно, Марина и Ирина Андреевны вопили как никогда, от крика чуть не взорвались. Меня поймали без сачка и отправили в медкабинет к добрейшей медсестре Эмме Борисовне, которая обработала следы битвы перекисью и аккуратно раскрасила зелёнкой, рану над глазом заклеила куском бинтика с пластырем. Потом откуда ни возьмись примчалась мама.
Мы поехали в травмпункт, где мерзкая врачиха-ехидна объявила, что мне необходимо пришить бровь. Я была в ужасе: неужели бровь может отвалиться? Мне наконец стало по-настоящему страшно, и нечего тут ржать: вы что, мелкими никогда не были? Бровь заштопали металлической ниткой, которая скоро начала жутко чесаться. На память о суровом детстве мне остался небольшой шрам.
Не понимаю, почему меня сразу же не перевели в другой сад – видимо, продолжали закалять мой характер… Бесполезное дело. Абсолютно. Я не видела смысла в сопротивлении: их много, а я одна, дам сдачи – вконец их разозлю и ещё больше пинков огребу, а если никак не среагирую, то рано или поздно надоест ко мне приставать. Скучно же, если жертва валяется себе кверху лапками и не подаёт признаков жизни. Мимикрия у меня срабатывает. Каждый защищается как умеет.